Алраг лежал на примятой, залитой кровью траве, прикованный к земле. Стебельки и побеги обвились вокруг членов и туловища, впившись в плоть и даже порвав местами кожу, проникнув в глаза, нос и рот и превратив все в кровавое месиво. Шея вывернулась под неестественным углом, лицо приникло к земле, рот растянулся. В горло уходила плетеная веревка толщиной в руку и влажная от крови.

В бледном мерцании Обруча все это выглядело нереально, словно на вытравленной на металле картине. Усилием воли Эгар не отвел глаз, заставляя себя смотреть — в упор, не мигая, пока не заболели глаза.

Братоубийца.

Кого обвинял прозвучавший в голове голос? Он не знал.

Стоявший рядом Такавач с любопытством посмотрел на кочевника, потом шагнул к телу и опустился на корточки у головы Алрага. Кожаная накидка накрыла его, лишив всякого сходства с человеком. Эгару он напомнил нахохлившегося, приготовившегося к пиршеству стервятника. Небожитель взглянул на него через плечо.

— Хочешь посмотреть на Эргунда?

— Нет, — с трудом выдавил Эгар. — Достаточно.

— Думаю, что да. — Такавач потянул за уходящую в рот Алрага веревку — она почти не поддалась. — Ты, наверно, согласишься, что иначе как колдовством такое объяснить трудно.

— Объяснить? — Он еще раз посмотрел на старшего брата и резко повернулся. Повесил за плечо копье, бросил взгляд на небо и зашагал в сторону лагеря. — Я им объясню. Засуну Эршалу лук в его поганую глотку, вот и все объяснение.

— И куда ты теперь? — торопливо бросил вслед Такавач. — А шаман? А Келгрис?

Эгар не только не остановился, но даже и не обернулся.

— В лагерь. Выпущу кишки этому недоноску, потом насажу на кол и оставлю на корм стервятникам. А если Келгрис вмешается, устрою и ей праздник.

Где-то за горизонтом прогрохотал гром. Собравшиеся над ним тучи на мгновение вспыхнули недобрым лиловым отсветом.

— Вот, значит, как. — Такавач внезапно оказался рядом с ним. — Эгар Сокрушитель Драконов уже вознамерился сражаться с богами? А не великоват кусок будет? Не боишься, что подавишься, скотник? Келгрис все-таки небожительница. Ты понятия не имеешь, как ее убить. Даже не знаешь, как к ней подступиться.

— Вот ты и подскажи, — бросил на ходу Эгар.

Короткое молчание. Такавач не отставал.

— Этого я сделать не могу. Есть определенные правила, соблюдать которые обязаны все. Клятвы, узы… то, что нас объединяет.

— Ну и ладно. Тогда ничего не говори. Ты для меня и без того много сделал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — бросил Эгар. — Ничего не хочу сказать. Там остались два моих брата, и я намерен довести дело до конца. Вот и все. Может, оставишь меня в покое? Чего увязался? Отвали.

К его удивлению, небожитель так и сделал. Отстал и только смотрел вождю вслед. На горизонте снова ударил гром, и если бы Эгар обернулся, то увидел бы, как Такавач содрогнулся.

— Отлично. Валяй. Ищешь смерти, поспешай. Только до лагеря тебе не дойти — Келгрис пошлет против тебя легион степных демонов и легион степных волков, а если и этого покажется мало, напустит призраков. С нее станется. А у тебя, дурья башка, и коня даже нет!

Эгар сделал вид, что не слышит. Перед глазами стояло изуродованное тело Алрага.

— Вот оно как! — заорал ему в спину Такавач. — Вот как скаранакский вождь расплачивается по долгам! Вот и вся его благодарность!

Это остановило Эгара лучше стрелы. Секунду он стоял, опустив голову. Потом перевел дыхание. Кивнул себе самому. И повернулся к закутанной в кожаный плащ фигуре.

— Чего ты хочешь от меня, Такавач?

— В данный момент я хочу только одного: чтобы ты оставался среди живых. Разве это так уж плохо?

Братья его остывали в траве у отцовской могилы. В памяти всплыли слова Марнака.

«Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как же ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме».

В запертые двери мира снова постучал гром.

Лицо вождя дернулось, словно от тика. Буря приближалась, тучи бежали уже над степью, сгущаясь, теснясь. В какой-то момент показалось, что само будущее коснулось его Шеи холодными пальцами. Те, кто служит далеким целям Небесного Дома, редко получают за это награду, а уж герои меньше всего. Для них награда — легенда. Он сплюнул в траву.

Вернулся к тому, кто ждал его, закутавшись в накидку. Посмотрел в мерцающие глаза под низко надвинутой шляпой и вдруг понял, что в странной буре, охватившей его сердце, совсем не осталось места для страха.

— Ладно.

Пробуждение напоминало веселенькую прогулку по каналу ихелтетского порта на громадном навигационном бакене. Во рту привкус ржавчины, кругом холодная, черная, шумящая вода и где-то далеко впереди, над темной поверхностью дрожащая полоска света. Рингила совсем не удивило, что, ощущая острую, жгучую боль в плече и груди, он совершенно не помнил, откуда она взялась. Сквозь неровное мерцание возвращающегося сознания проступали очертания темной фигуры.

— Ничего ты не понял, отец, — пробормотал он, едва шевеля больной челюстью. — Все вранье… вонючая куча вранья…

И очнулся.

Он лежал на холодном, гладком камне. В темноте. Над головой, на сыром сводчатом потолке, плясал бледный свет. Слева, у полированной каменной стены, стояла темная фигура.

— Зачем ты это сделал?

Странно, но голос донесся справа. Рингил моргнул от боли и неловко приподнялся, опершись на локоть. Боль, выскочив из челюсти, иглой пронзила правую сторону головы. Вслед за ней на него обрушилась память. Схватка… двенда… удар… Он напряг глаза, но рассмотрел только тяжелый скальный потолок и свисающие с него сталактиты.

— Сделал… что? — дрожащим голосом спросил он.

По каменному полу двигались тени. Пол, как и стена слева, был гладко отполирован. Прищурившись, он разглядел сидящую за гранью падающего света фигуру.

— Зачем дрался ты за них? — Голос звучал музыкой — глубокий, мелодичный, вибрирующий, — и слова гулко раскатывались в сумраке, отражаясь от стен. Язык был наомский, но немного непривычный грамматический строй отдавал архаизмом. — Тебя едва не распяли за то, что ты выбрал неподходящего, по их мнению, партнера; а если бы распяли, они наблюдали бы за твоими мучениями, распивая пиво, горланя песни и называя это жертвоприношением. Они жестоки, упрямы, тупы. Их этическое сознание — на уровне обезьяньего, их уровень самодеятельности не выше, чем у баранов. Тем не менее ты воевал на их стороне против рептилий. Почему?

Рингил постарался сесть. Потом попытался заговорить. Закашлялся. А когда отдышался, пожал плечами.