— Вы проиграете процесс. Теперь не сталинские времена.

Петр Петрович расхохотался звонко, по-молодому:

— Ах, Анна Юрьевна, вы – прелесть! Да разве мы проиграли хоть один процесс?

— Вам мало пожара?

— Не подействовало. Вы же видели. Лично я против таких методов. Примитивно. Скандально. Но других – нет.

— Ссылка – это ужасно.

— Все зависит от вас. Не уговорите его – будете виноваты в последующей его судьбе.

— Стыдно так говорить. Уж вам-то стыдно.

— Анна Юрьевна, — обиделся Петр Петрович, — Михалеву не нравятся наши порядки, вот и пусть катится. Между прочим, во времена товарища Сталина с такими не цацкались.

Он был искренне оскорблен и, может быть, потому позволил себе съязвить: конечно, заграница – это разлука навсегда, Колыма не место для свиданий, но любящая женщина должна принести такую жертву.

Он попал в цель, в ее тайное, подсознательное стремление – сохранить его здесь, Колыма все-таки ближе, чем заграница.

Охранники оттесняли излишне любопытных. Хрущев двигался по утвержденному маршруту, вернее, его вел Картос, его и небольшую свиту, остальные ждали внизу, в холле. Справа от Хрущева Степин, слева Устинов, иногда его оттеснял Фомичев и, наклоняясь к Хрущеву, что-то втолковывал ему. Хрущев фыркал, отмахивался головой, как лошадь от слепней.

На всех были новенькие голубые халаты. Хрущев останавливался, пожимал руки сотрудникам. Из дверей, проходов, лестничных клеток тянулись к нему взгляды, люди вставали на цыпочки, подпрыгивали, стараясь получше разглядеть, ловили каждое слово, жесты, и он улыбался им, кивал.

Кто-то зааплодировал, Хрущев помахал рукой, на заводе он свернул бы в непредусмотренный цех, поговорил бы с работягами насчет расценок, ОТК, а здесь послушно двигался от стенда к стенду. Заинтересовали его лишь настольная лампа с регулятором да неоновый счетчик, на котором быстро сменялись светящиеся красные цифры.

Ему показали машину – что-то вроде экрана и при нем печатное устройство. Машина заинтересовала его. Он стал задавать ей вопросы, она исправно отвечала, потом спросил о себе – когда Хрущев женился и когда родилась старшая дочь. На экране появилась фраза: “Сведения о Н. С. Хрущеве дает только он сам”. Хрущев расхохотался, недоуменно уставился на Картоса. Его маленькие выцветшие глазки вдруг догадливо блеснули.

— Хитер, — с удовольствием сказал он и по-новому, приметливо, оглядел начальника лаборатории – соединил внешность с акцентом, получилось нечто совсем иностранное.

— Игрушки, игрушки, — басил в ухо Фомичев. — Пока что игрушки. Принципиально нового ничего нет.

Вторая модель и в самом деле была игрушечной. Маленький автомобильчик бежал по треку. Наперерез ему можно было запустить мышку, и она настигала его и прилеплялась, как бы он ни увертывался.

Хрущев посмотрел на Устинова.

— Мы довольны, — кивнул Устинов. — Открытия, может, и нет, а нам и не важно. На испытаниях в воздухе показывает неплохие результаты.

— Правильно, тогда не будем считать это наукой, — согласился Фомичев. — Советская наука движется открытиями.

— А что скажет начальник лаборатории? — вдруг обратился Хрущев к Картосу.

— Так я же не ученый. — Картос повел плечом с улыбкой безучастного зрителя.

— Вот те на, — сказал Хрущев. — А мне-то говорили, что вы ученый, да еще крупный.

— Нет, я инженер.

— Вот видите, — поддакнул Фомичев. — Это всего лишь инженерные разработки.

Хрущев исподлобья глянул на Картоса.

— Чего ж вы себя так… умаляете?

— Я инженерию высоко ставлю, — сказал Картос. — Господь Бог был инженером.

Хрущев хмыкнул.

— Это в каком же смысле?

— Ученый всего лишь открывает то, что есть в природе. А инженер, Никита Сергеевич, изобретает то, чего в природе нет и быть не может. Например, утюг.

— А Бог тут при чем?

— Господь Бог был первым изобретателем. Он создал воду, сушу, тьму и свет, растения всякие. — Картос вопросительно взглянул на Хрущева, тот кивнул. — Чем до этого занимался Господь, не имеет значения. История начинается с изобретения. Может, до этого его опыты были неудачными. Неизвестно. Все начинается с механизма, который заработал.

Он говорил о сотворении мира так, как если бы речь шла о машинах. Натужно выпучившись, Хрущев молчал. Все замерли, глядя на него.

— Господь, значит, первый инженер? — Хрущев заговорщицки толкнул Картоса локтем. — Я вижу, ты себе выбрал неплохую компанию.

Все засмеялись облегченно-громко.

Плотный, весь выпуклый, подвижный, Хрущев изображал хитрого мужичка, приехавшего к господам, которые хотели ему что-то всучить. Мятый серый костюм сидел на нем мешковато, воротничок тесен, какие-то бумаги торчали из кармана. Он разглядывал Картоса как диковинку, прикидывая, стоит ли ее брать. Акцент Андреа забавлял Хрущева, особенно насмешило, когда Картос привел такую пословицу – не будем рубить суку, на которой сидим.

От общего хохота Картос покраснел. Хрущев приобнял его, как бы защищая.

— Не обижайся на них, они-то сидеть умеют только в креслах, уж их-то они рубить не будут.

После этой реплики никто уже не оттирал, не отталкивал Картоса, даже министр не перебивал его объяснений. Картос показал бортовую машину. Горели цветные лампочки, внутри еле слышно гудело. Хрущев попросил открыть крышку, заглянул в переплетение проводов, каких-то фитюлек, трубочек. Ничего в ней не вертелось, не лязгало. Что он ожидал увидеть в этой разверстой полости? Он даже несколько загрустил от непостижимости этих машин…

Министр спросил Картоса, какова эта машина в сравнении с американской. Вопрос был наводящий – Степин прекрасно все знал, и все знали, что он знает.

— Американских аналогов нет, так что и сравнивать не с чем, — отвечал Картос.

— Как нет?

— Они еще до этого не дошли.

— Отстают, значит?

— Мы создаем оригинальные конструкции. Мы впереди идем.

Хрущев недоверчиво пожевал губами.

— А качество?.. Надо ведь и по качеству обогнать америкашек, а то наши-то умельцы могут такого напортачить…

И тут же, помахивая рукой, рассказал, как, приехав из Англии, привез электробритву “Филипс”, отличная машинка, вызвал знатоков с Харьковского, показал: такое сможете? Они разобрали, поковырялись – сможем, дескать, даже лучше сделаем!.. “Вот это я вам и запрещаю – категорически!” – сказал им Хрущев.

Смеялись долго, хотя многие знали эту историю.

— Ты что же, только на оборону работаешь? — вдруг спросил Хрущев, и Картос понял, что он совсем не прост, этот мужичок.