Лобастый уселся за ним и упер ему в бритый затылок автоматное дуло, просверлил деревянную в напряжении голову ледяным холодком:

— Но, пошел!

Лютов тронулся, разогнался немного и выдохнул:

— Опасный из меня таксист, дружище. Ты бы ствол-то убрал. А то ведь пальнешь не дай бог — и влепимся на хрен куда-нибудь, а то и под откос, костей не соберем.

— Веди себе правильно.

Навстречу им тянулась бронетехника, проносились гражданские и защитного цвета армейские джипы, непонятной породы пикапы с бойцами, вальяжно развалившимися в кузовах, в свободной руке у лобастого то и дело похрипывала, шелестела и булькала рация — тот уже сообщил, что поехал на задержанном Лютове в Рай.

— Чё будет-то, друг? Ну, со мной? — Лютов знал, что молчанием раздражит конвоира не меньше, чем чрезмерной болтливостью, что уже задевает его своей прочностью и отсутствием дрожи, и старался, чтоб голос звучал подчиненно-просительно.

— Зараз побачим, якого в тобi цвiту лiвер.

— Так чего же я вам расскажу, если нечего? Как бежал? Сколько денег оставил на каждом посту? Родился, женился, работаю?

— Та ти вже все нам видав — як тiльки рот поганий свiй вiдкрив. Говориш без акценту, як чистий москаль.

— Так тут сотни тысяч таких, — возразил с осторожностью Лютов, стараясь удержать насмешку, чтоб не дай бог парнягу не взбесить, но получилось, только впрыснул керосина.

— Ну так i не гавкайте, пiдстилки росiйськi! Нормальну людську мову розумiйте! А не хочете — в стiйло! Якщо ти думаеш, що руський чобiт буде топтати Украiну, то я кажу: нi, вiн не буде, я тут господар! Я лично поламаю ногу кожного! Дивись сюди, читай! — И дюжую ручищу к Виктору в отсек, заставляя скосить взгляд на круглый шеврон с какой-то распростершей крылья хищной птицей и надписью: «Рабiв до раю не пускають».

«Совсем плохой, — подумал Лютов, увидев, что хлопчика тянет по-пьяному доказывать себя, что тот сильно пьян не от водки, а как будто от собственных внутренних соков, от причастности к силе, которая нагибает здесь всех. — Эх, не кусала тебя пулька, малый, а то бы кричал уже: „Мамочка!“ Кому ты еще, на хрен, нужен? Живым, а не бройлерной тушкой? Забыл бы навсегда, какой ты расы, а то ведь и высшая, малый, родную матусю зовет».

С каждым метром все шире и шире обнажалась степная земля, клочковатая вата тумана сползала в овраги, все ясней прорисовывались одинокие ветлы и купы сосновых посадок, и, взлетев на увал, он увидел большое село с самоварно блестящей пластинчатой маковкой церкви.

— Пригальмуй и вилазь, — приказал ему «лоб» в виду очередного блокпоста на въезде. — Згрiб манатки свои. Ключи вiд маши-ни можеш оставити.

Лютов повиновался, пошел от блокпоста по поселковой улице, подчеркнуто угнувшись как будто в непрерывном ожидании удара по затылку и прижимая к животу сумчонку и мобильник: руки заняты, лох, можно запросто пнуть и смотреть, как он ползает, собирая свой мусор. Поводил головой напоказ отзываясь на громкие, резкие звуки, озирался и рыскал глазами, примечая движения плотных, тяжелых фигур и машин. Размягченные чувством господства молодые здоровые туловища в новомодных обвесках. И гранату сорвать можно с каждого, как сережки с девчонки в ночной подворотне.

Пахло гарью пожарища. Дворы со сбитыми калитками дышали духом разрушения, под окнами толченой яичной скорлупой белели чешуйки отбитой известки, и окна щерились клыками высаженных окон. Вдоль дороги валялись штакетины, осколки трехлитровых банок с раздавленными огурцами и оранжево-красной блевотиной всяких домашних закруток, пустые бутылки, цветное тряпье, объедки, оглодки, обломки всего, что вихрем мародерства выметает из домов. Убитая собака у калитки — матерый кобель с изорванным боком в присохшей крови. Пулевые отметины то хороводились вкруг битых окон, то темнели вразброс, хаотически, кляксами, безо всякого смысла. А еще через дом он увидел старательно, с прилежанием школьника выбитый пулями украинский трезубец на беленой стене. Стреляли, утверждая право силы, метя каждый захваченный дом, как собаки метят собственную территорию, подымая мохнатую заднюю ногу. Стреляли, чтобы каждый дом запомнил хозяев в лицо.

Впереди и правей, метрах в ста, одиноко забил автомат, через миг его лай подхватили другие, заходясь в ликовании, как кавказская свадьба. Тишину пронизал женский вскрик.

— Направо, — приказал лобастый. — Швидше, швидше.

Все та же молодая баба начала кричать взрывами, задыхаясь так резко, как будто ее убирали под воду, а потом отпускали, давая вздохнуть. Крик ее нарастал, разрывая живые преграды в груди, раскаленным паяльником прижигая мозг Лютову, что наслушался криков по службе и по всей своей жизни и, не дергаясь, шел куда велено, разглядывая запыленные носки своих ботинок, но конечно же голову поднял, когда крик захлестнулся на нем. Бритолобый бугай-доброволец волочил голоногую девку, обкрутив ее шею разодранным длинным подолом. Деваха, волочась, выкручивалась, как белье; истерханные в земляной пыли, пятнистые, как у коровы, полноватые голые ноги безжизненно терлись о землю, начинали елозить и взбрыкивать в безнадежных попытках подняться и опять обмякали, распластываясь по земле. Руки с птичьими косточками разрывали на горле удавку, продолжая бороться за жизнь, когда все остальное уже не боролось.

На скуластом лице бугая червяком извивалась улыбка блаженства — Лютов был у него на пути и, сумев не ударить, обезволеть, сломаться внутри, глухо стукнулся мертвой спиной о дощатый забор, отпихнутый насильником с дороги.

— Пусти — задуши́ш! — негаданно крикнул лобастый, вкогтившись бритолобому в плечо. — Стiй, баран, почекай! — бросил Лютову, и Виктор увидел, что он глядит на поживу собрата, как на рожающую в лопухах собаку.

Похожи они были как близнецы — два вот этих бойца: оба кровь с молоком, «больше тонны не класть», оба светлые, голубоглазые. Насильник ощупкой слепца оторвал от себя зацепившую братскую руку и попер, как бурлак, как бульдозер, надо думать, на двор, из которого вымелась голоногая девка.

— Стiй, Мельник! Стiй! — Конвоир с хрустом вскинул «калаш». — З одного тебе двох зроблю! Стiй! Не чiпай!

Близнец посмотрел на него безумными глазами бугая, которого оттаскивают от коровы, а потом с тем же бычьим упорством рванул, поволок на удавке деваху.

— Стiй, Мельник! Замочу!

— Не можеш, сучонок!

Конвойный заныл, как движок на подъеме, для ободрения себя и, опустив ствол книзу, задолбил, зачертил вдоль дороги кипящую борозду… Бугай вмиг пригнулся всем телом, обернулся рывком, бросив тушу, запятился с раздавленной улыбкой на лице, рванул с плеча «калаш», надсаживаясь в крике:

— Ти, падла! Я тобi пострiляю! Я тобi зараз так пострiляю!

Лютов весь напружинился, чтобы рухнуть на брюхо, пропуская резучую очередь поверху, но близнецы, похоже, изготовились бить под ноги, выгрызая делянку земли и девчонку на ней друг у друга. А ведь молча прошли бы — ничего бы и не было, шевельнулась смешная колючая мысль. Все бы целы остались, кроме разве девчонки самой…