Он отвернулся от постеров, испытывая неожиданный страх — вдруг все вспомнится? — и бросился на кухню, снедаемый грызущим чувством голода, которое всегда сопутствовало расстраивающим мыслям. Распахнув дверцу холодильника, Зеб вздрогнул: одни только грязные пластиковые контейнеры, в которых прежде была еда, две пустые картонки из-под молока, разбитое и засохшее яйцо, последнее в упаковке. Он заглянул в морозилку и обнаружил там только холод.

Зеб попытался вспомнить, когда он в последний раз ходил в супермаркет. Последняя вылазка состоялась несколько дней или недель назад. Точно он не помнил: в его заполненном луной мире время больше не имело значения. А когда он ел в последний раз? Сквозь туман он вспомнил, что ел консервированный пудинг, но когда именно — в этот день, накануне или два дня назад — неизвестно.

Зебедия Ломак был настолько потрясен внезапно открывшейся ему истиной, что мысли его прояснились, впервые за много недель. Оглядев кухню, он издал придушенный вопль отвращения и страха. Он впервые увидел — увидел по-настоящему — хаос, в котором жил, обстановку, прежде невидимую ему, скрытую за всепоглощающим очарованием луной. На полу валялся мусор: банки, липкие от фруктового сока, скользкие следы пахучей подливки, пустые коробки от сухой каши, дюжина сухих молочных картонок, десятки скомканных и выброшенных упаковок от чипсов и конфет. И тараканы. Они уворачивались от него, суетились, перебирались через мусор, гонялись по полу, ползали по стенам, шевелились на столах, ныряли в раковину.

— Бог ты мой, — сказал Зеб голосом, который почти не отличался от хрипа. — Что со мной случилось? Что я сделал? Что со мной не так?

Он поднес руку к лицу и дернулся от удивления, нащупав бороду. Он всегда был чисто выбрит, и ему казалось, что брился он только сегодня утром. Жесткие волосы на его лице вызвали у него панику, он бросился в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало, — и увидел незнакомого человека, крайне неопрятного, с грязными спутанными волосами, с двухнедельной щетиной, в которой застряли кусочки еды, с безумными глазами. Зеб вдруг почувствовал запах своего тела: воняло так, что он чуть не задохнулся. Да, он явно не принимал душ уже несколько дней или даже недель.

Ему требовалась помощь. Он был болен. Растерян и болен. Он не понимал, что с ним случилось, но знал, что должен подойти к телефону и вызвать помощь.

Но он не пошел к телефону сразу же, боясь услышать, что он безнадежно сошел с ума, что его запрут в дурдоме до конца дней. Как заперли его отца. Когда Зебедии было восемь, у его отца случился жуткий приступ: он бормотал, бредил, говорил о ящерицах, которые ползают по стенам, и доктора увезли его в больницу, чтобы произвести дезинтоксикацию. Но в тот раз все оказалось не как раньше, белая горячка не отступила, и отец Зеба был помещен в психиатрическую больницу до конца своих дней. С тех пор Зеб опасался, что и его разум может дать трещину. Он смотрел на свое лицо в зеркале, понимая, что не должен просить о помощи, пока не приведет себя в божеский вид и не уберет в доме: иначе его запрут и ключи выкинут.

Зеб не мог долго смотреть на свое небритое отражение, поэтому решил сначала привести в порядок дом. Он не поднимал голову, чтобы не видеть никаких лун, которые воздействовали на него какой-то приливной силой, — так настоящая луна воздействует на моря. Поспешив в спальню, он открыл стенной шкаф, сдвинул в сторону одежду, нащупал свой «ремингтон» двенадцатого калибра и коробку с патронами. Наклонив голову, борясь с желанием поднять глаза, он прошел на кухню, зарядил там дробовик и положил его на заваленный мусором стол. Затем проговорил условия сделки, которую заключал с самим собой:

— Ты избавишься от всех книг о луне, сорвешь со стен все фотографии, чтобы дом не походил на психушку. Может быть, у тебя в голове прояснится и ты сообразишь, что с тобой происходит. Тогда можно будет просить о помощи. А пока все так, этого делать нельзя.

Дробовик был невысказаннной частью сделки. Зебу повезло: он быстро вернулся к реальности из сна о луне, в котором жил, пока его не потрясло отсутствие еды в холодильнике; но если он снова соскользнет в этот кошмар, не стоит рассчитывать на то, что новое потрясение разбудит его. Поэтому, если он не сможет противиться песне лун-сирен, висящих на стенах, то немедленно вернется на кухню, возьмет дробовик, засунет ствол себе в рот и нажмет на спусковой крючок.

Лучше уж смерть, чем это.

Смерть была лучше пожизненного заключения в психушке, к которому приговорили его отца.

Зеб вернулся в гостиную, глядя в пол, и начал собирать книги. На некоторых когда-то были суперобложки с фотографиями луны, но он давно вырезал эти фотографии. Он поднял целую груду книг и вышел на засыпанный снегом задний двор, с местом для барбекю, границы которого были обозначены бетонными блоками. Дрожа на хрустящем морозном воздухе, он бросил книги туда и направился в дом за новой порцией, не отваживаясь поднять голову к ночному небу из страха перед подвешенным там светящимся телом.

Пока он ходил туда-сюда, вынося книги, желание вернуться к изучению луны одолевало его так же неотступно, как наркомана одолевает потребность в героине, заставляющая его снова и снова вонзать иглу себе в вену. Но Зеб победил это желание.

Совершая ходку за ходкой, он ощущал, что в нем зреет воспоминание о давно забытом событии: Доминик, Джинджер, Фей, Эрни… Он инстинктивно чувствовал, что поймет причину своего очарования луной, если только вспомнит, кто эти люди. Он сосредоточился на именах, пытаясь с их помощью оградить себя от влекущего зова луны. Казалось, прием действовал: вскоре он уже вынес две или три сотни книг и приготовился их поджечь.

Но когда он чиркнул спичкой и посмотрел вниз, собираясь предать огню лежащие там книги, обнаружилось, что место для барбекю осталось пустым, как раньше. Зеб смотрел на него в ужасе и потрясении. Уронив спички, он понесся назад в дом, распахнул кухонную дверь, ввалился внутрь и увидел то, чего боялся увидеть больше всего: сваленные на полу книги, мокрые от снега, покрытые сажей. Он и в самом деле выбросил их, но безумие снова обуяло его, и тогда он под воздействием помешательства, сам не понимая, что делает, отнес все книги назад в дом.

Он заплакал, но по-прежнему был твердо намерен не кончить жизнь в палате с мягкими стенами. Схватив с десяток книг, он направился к месту для барбекю, чувствуя себя Сизифом, обреченным вечно исполнять безумный обряд в аду.

Место для барбекю снова наполнилось, но тут Зеб осознал, что носит книги не к месту сожжения, а от него. Он опять впал в лунный сон и вместо уничтожения предметов, вызывавших манию, снова принялся собирать их.

Он направился к дому, обратил внимание, что снежная корка сверкает мерцающим отраженным светом, — и против воли поднял голову, посмотрел в бездонное ясное небо.

— Луна, — проговорил он.

И тогда Зеб понял, что он покойник.

Лагуна-Бич, Калифорния

Для Доминика Корвейсиса Рождество обычно не очень отличалось от других дней в году. Ни жены, ни детей, которые делали бы этот день особенным, у него не было. Выросший в домах приемных родителей, он не имел родственников, с кем мог бы разделить индейку или пирог с мясом. Друзья, включая Паркера Фейна, всегда приглашали его присоединиться к их празднествам, но он отказывался, зная, что будет чувствовать себя пятым колесом. Но Рождество Доминика никогда не было печальным и одиноким. Собственное общество его не утомляло, а в доме имелась куча книг, которые позволяли получать удовольствие от этого дня.