Она продолжила читать с того места, на котором остановилась, лишь изредка возвращаясь к фотографии и внимательно ее рассматривая, и в три сорок пять дочитала книгу. В «Бейвотче» стояла глубокая тишина. Джинджер сидела с книгой на коленях и повернутой к ней фотографией автора, впившись глазами в навязчиво-знакомое лицо Доминика Корвейсиса. Проводя минуту за минутой в этом странном, безмолвном одностороннем общении с изображением писателя, Джинджер все сильнее проникалась мыслью, что она где-то встречала этого человека и он каким-то невероятным образом причастен к ее бедам. Эта укрепляющаяся убежденность подтачивалась опасением, что ее интуитивное знание — следствие того же умственного помешательства, которое вызывает фуги, а потому не может считаться надежным; но ее беспокойство и волнение все возрастали, пока она, объятая сомнением и смятением, все же не решила наконец действовать.

Стараясь ступать неслышно, она вышла из своей комнаты, спустилась по лестнице и через темные необитаемые пространства огромного дома пробралась на кухню. Там она сняла трубку настенного телефона и позвонила в информационную службу Лагуна-Бич. В Калифорнии был час ночи — слишком поздно, чтобы будить Корвейсиса. Но если бы она узнала номер его телефона, то спала бы лучше, в уверенности, что утром сможет связаться с ним. Она испытала разочарование, но не удивление, узнав, что номер не включен в справочник.

Джинджер выключила свет на кухне и осторожно прокралась в свою комнату, решив написать Корвейсису утром, на адрес издателя. Она собиралась отправить письмо экспресс-почтой, попросив издателя немедленно переправить послание адресату.

Возможно, попытка связаться с ним была опрометчивой и иррациональной. Возможно, она никогда прежде не видела его, возможно, он не имел никакого отношения к ее странной болезни. Возможно, Корвейсис решит, что она сумасшедшая. Но если вдруг окажется, что этот выстрел, сделанный наугад, с минимальными шансами, все же попал в цель, то она может обрести спасение — достаточное вознаграждение за риск выставить себя на посмешище.

Лагуна-Бич, Калифорния

Еще не зная, что высланный на рецензию сигнальный экземпляр его книги установил жизненно важную связь между ним и близкой к отчаянию женщиной в Бостоне, Доминик просидел у Паркера Фейна до полуночи, обсуждая характер заговора, существование которого он предполагал. Ни у него, ни у Паркера не было достаточно информации, чтобы составить подробное или хотя бы сколько-нибудь достоверное представление о заговорщиках, но сама беседа — попытка разгадать тайну на пару с другом — делала заговор менее пугающим.

Они решили, что Доминику не следует лететь в Портленд и начинать свое путешествие, пока он не поймет, насколько усилился его лунатизм после отказа от таблеток. Может быть, сомнамбулизм не вернется, как он и надеялся: тогда можно отправляться в путь без страха потерять контроль над собой вдали от дома. Но если ночные хождения возобновятся, потребуется пара недель, чтобы найти оптимальный способ контролировать себя во сне. А уж потом он отправится в Портленд.

Кроме того, задержавшись дома, он получил бы возможность увидеть очередные письма от неизвестного корреспондента. Новые сведения могли привести к отмене путешествия из Портленда в Маунтин-Вью или указать на определенный район вдоль маршрута, где Доминик увидит или ощутит то, что освободит его заточенные воспоминания.

К полуночи — Доминик поднялся, собираясь покинуть Паркера, — художник настолько увлекся всем этим, что, судя по его виду, не собирался ложиться еще много часов; мозг его продолжал работать.

— Ты уверен, что тебе стоит оставаться одному сегодня? — спросил Паркер.

Доминик уже вышел на тропинку, устланную остроугольными геометрическими узорами темноты с клинообразными вставками желтого света от декоративного металлического фонаря, наполовину закрытого пальмовыми листьями. Он повернулся к другу и сказал:

— Мы уже говорили об этом. Может, и не стоит, но другого не дано.

— Ты позвонишь, если тебе понадобится помощь?

— Да, — ответил Доминик.

— И прими те меры предосторожности, о которых мы говорили.

Доминик принял эти меры немного спустя, добравшись до дому. Он извлек пистолет из прикроватной тумбочки, запер его в ящике своего рабочего стола, спрятал ключ под пакетом мороженого в холодильнике. Уж лучше оказаться невооруженным перед лицом грабителя, чем рисковать стрельбой в бессознательном состоянии. Потом он отрезал десятифутовый кусок от веревки, лежавшей в гараже, почистил зубы, разделся и надежно обвязал концом веревки запястье: чтобы освободиться, ему понадобилось бы развязать четыре сложных узла. Другой конец он крепко привязал к одному из столбиков в изголовье. Около одного фута веревки ушло на узлы, оставалось девять — достаточно, чтобы не чувствовать ограничений во сне, но в то же время не иметь возможности уйти далеко от кровати.

Во время своих прежних сомнамбулических похождений он выполнял сложные действия, которые требовали известной концентрации, но ничего настолько сложного, как распутывание хитроумных узлов, которое вызвало бы трудности и в состоянии бодрствования.

Конечно, привязав себя, он шел на риск. В случае пожара или землетрясения ему не хватило бы жизненно важной минуты, он мог задохнуться или погибнуть под обломками. Риск был вынужденным.

Когда он выключил свет и забрался под одеяло с веревкой на одной руке, сверкающие красные цифры на часах показывали без двух минут час. Глядя в темный потолок и размышляя над тем, во что он, черт побери, вляпался на дороге позапрошлым летом, Доминик ждал, когда сон унесет его.

На прикроватной тумбочке стоял телефон. Если бы номер был внесен в справочник, в этот момент раздался бы звонок из Бостона, от одинокой и испуганной молодой женщины, — звонок, который полностью изменил бы ход событий в течение следующих недель и мог спасти человеческие жизни.

Милуоки, Висконсин

В гостевой комнате дома их единственной дочери, где на время сна из-за фобии Эрни горел ночник, Фей Блок прислушивалась к бормотанию мужа — тот спал, уткнувшись лицом в подушку. Несколько минут назад ее разбудил негромкий крик Эрни, который секунду-другую сучил под одеялом ногами и руками. Она оперлась на локоть, наклонила голову, прислушалась, пытаясь разобрать приглушенные звуки. Эрни говорил в подушку, повторяя одно и то же. Почти паническая нотка в его голосе насторожила Фей, и она наклонилась к нему, напрягая слух, чтобы понять.

Он чуть сместил голову, так что губы больше не касались подушки, и его речь стала более разборчивой, хотя не менее загадочной: «Луна, луна, луна, луна…»

Лас-Вегас, Невада

Д’жоржа в ту ночь взяла Марси к себе в постель — ей казалось неправильным оставлять девочку одну после тревожного дня. Отдохнуть почти не удалось, — похоже, Марси все время преследовали кошмары, она часто дергалась под одеялом, ворочалась, словно пыталась освободиться от удерживающих ее рук, говорила во сне про докторов и уколы. Д’жоржа не знала, как давно это началось. Их спальни разделяли соединенные стенные шкафы, к тому же висящая в них одежда заглушала звуки, а детский лепет во сне был негромок. Марси могла провести не одну ночь, охваченная бессознательным страхом, — а Д’жоржа понятия бы об этом не имела. От голоса дочери по коже шли мурашки.