– Что у нас тут? – спрашивает он и открывает тяжелые дверцы.

Он уже знает, что согласится.

Пасмурным мартовским днем Ира, которую теперь все чаще называют Ириной Игоревной, идет между полок супермаркета, толкая перед собой тележку: бутылка итальянского вина «Монтепульчано», круглая коробка французского сыра камамбер, упаковка испанской ветчины хамон. Магазин заполнен радостно гомонящей, возбужденной толпой: то ли закупаются к праздничному уикенду, то ли готовятся отмечать сегодня вечером всем офисом – у одной Иры нет никаких планов, ни гостей, ни вечеринок, уж точно – никаких отмечаний на работе: никогда она не хотела ходить на службу, да никогда, собственно, и не ходила.

Какая еще служба, какая работа? Некогда было, жизнь ведь такая быстрая, стремительная, зима на Домбае, лето в Сочи, бархатный сезон в Коктебеле… редкие наезды в Москву, а там только и помнишь ночные такси, ресторан ЦДЛ, «Метрополь», «Националь», мастерские художников, гримерки театров, орущие трибуны на бегах, хрусткие купюры в кассе… только успеваешь бросать в чемодан платья, джинсы и широкие свитера, переезжая из квартиры в квартиру, сбегая от одного мужчины к другому. Галерея лиц застойной Москвы: знаменитый центрфорвард, способный молодой актер, эстрадный гитарист из «Москонцерта», композитор, входящий в моду, пройдошистый антиквар, известный фарцовщик… В семидесятые и восьмидесятые Ира знала всю Москву, она гуляла, пила и спала с теми, кого сегодня иногда вытаскивает из полутьмы полузабвения «Караван историй», – и на страницах журнала глаз цепляется за тусклый любительский черно-белый снимок: фирменный прикид, который некому уже оценить, дурашливые улыбки, счастье давно прошедшей молодости, мужская рука уверенно лежит на бедре худощавой светловолосой красотки, обозначенной на подписи как «…и неизвестная девушка».

Порвав с очередным любовником, приезжала к отцу, он качал головой, повторял: «Ира, Ира, что же ты с собой делаешь! Ты же ребенка совсем забросила! А мальчику ведь нужна мать!» – а она передергивала худыми плечами, кривила яркие губы, говорила: «Да я его видела в прошлом месяце, все у него хорошо, дай мне лучше денег, я себе квартиру сниму, не буду же я с вами жить!» И отец, вздохнув, уходил в кабинет и возвращался с пачкой купюр – а куда бы он делся, когда он ее, Ирину, квартиру подарил Валерке, а тот устроил там свой притон! Вот никогда Ира не могла понять, как так вышло: Валера спал со всеми подряд, а родители все равно считали шлюхой ее? Мама так и говорила: «Из-за того, что ты ведешь себя как шлюха, у папы могут быть неприятности!»

Неприятностей не случилось – случилась перестройка, и всем стало без разницы, чья дочь с кем спит. Похоже, даже слово «шлюха» перестало звучать оскорбительно, и во время Ириного очередного вынужденного визита в родительскую квартиру мама сказала: «Знаешь, может, ты и правильно жила все эти годы… я вот твоему отцу никогда не изменяла – и что теперь?» А что теперь? Папа зачем-то занялся бизнесом, приватизировал на себя какой-то завод в провинции, пропадал там неделями, ну и понятно, что́ мама себе представляла: бани, девки… «Да отцу седьмой десяток пошел, что ты себе выдумываешь, какие бани!» – отвечала Ира, хотя, конечно, знала: мужики и на седьмом десятке все такие же кобели, как на третьем или четвертом. Но папа, кстати, никогда не был по этой части – наверно, в самом деле мама зря себя растравляла, лучше бы следила за собой, а то растолстела так, что смотреть страшно.

А вот Ира в свои сорок оставалась худой, поджарой, загорелой… и, несмотря на заполнивших Москву жадных провинциалок с длиннющими ногами и пятым размером, всегда находились мужчины, которые прежде всего ценили в женщине стиль, а Ира умела присесть у стойки с сигаретой, зажатой между тонкими пальцами, небрежно перекинуть ногу на ногу, выпустить из ярко-алых губ полупрозрачную струйку… а потом ночное такси уносило ее в следующий клуб, только недавно открытый кем-нибудь из старых знакомых. «Эрмитаж», «Белый таракан», «Пилот»… Хорошее было время!

Длинная очередь в кассу, перед Ириной Игоревной – двое молодых парней, темные в полоску костюмы, тележка до краев набита едой и бухлом.

– Главное – не забывать им подливать, – говорит один.

Второй кивает:

– Помнишь, на Новом году?..

Оба смеются.

Новое поколение, офисные клерки. Ира смотрит неприязненно. Похоже, у них не было молодости, сразу отправились штурмовать карьерные лестницы госкорпораций, нефтяных компаний и юридических фирм. Те, кто постарше, успели позажигать в First и «Дягилеве», но два года назад кризис крепко прошелся по московским клубам, так что вот этим не достанется настоящего веселья… даже когда они наконец разбогатеют.

Ира надсадно кашляет, закрывая рот ладонью. Молодые люди оборачиваются:

– Женщина, проходите, мы вас пропустим, – предлагает тот, который вспоминал Новый год.

Ира сдержанно улыбается. Как так случилось, что она теперь не знает – ее пропускают потому, что хотят познакомиться, или потому, что считают старухой? Ну да, когда ей было тридцать, женщины за пятьдесят тоже казались ей старыми.

Похоже, коротко стриженная блондинка-кассирша заранее приготовилась к празднику: пухлые губки обведены темной помадой, накладные ресницы почти достают до бесцветных тонких бровей, расписанные ногти такой длины, что непонятно, как она только попадает по клавишам… а, неудивительно, что касса зависла. Прекрасно!

Ира раздраженно вертит в руках кредитку. И долго еще тут стоять?

– Можно побыстрее? – спрашивает она и отрывисто кашляет.

Кассирша привстает и кричит: «Оля, Оля, опять!» Перед глазами Иры мелькает белесая полоска незагорелой кожи, колечко в пупке… теперь у любой козы в супермаркете пирсинг, тьфу!

– Не надо тогда карточки, – говорит Ира, – вот, возьмите кэш, потом пробьете, я же не буду стоять здесь весь день!

– Не кричите на меня, женщина! – огрызается блондинка, – я не могу вас обслужить без чека!

И Ира, перекрикивая собственный кашель, отвечает, что еще как можно без чека, и не надо мне хамить, тоже мне, развели здесь совок, вот, вот вам, и сдачу можете себе оставить! – и она пихает купюры кассирше, девушка отталкивает их и орет куда-то в сторону выхода: Леша, давай сюда, здесь какая-то чокнутая! – а Ира швыряет деньги прямо в размалеванное лицо, и полный мужик в камуфляже, охранник Леша, уже бежит, и покупатели расступаются перед ним, а кассирша воет: она меня ударила! – хотя вовсе Ира не хотела ее ударить, только задела, когда пихала купюры, но пухлые губки действительно вздуваются кровоподтеком, что, сучка, отпраздновала Восьмое марта? прощай-прощай твой праздничный вид! – и тогда Ира отталкивает тележку, хочет выйти – да я вообще ничего не буду покупать в вашем гребаном магазине! – и охранник хватает ее за локоть: женщина, покиньте магазин, пожалуйста! – а Ира стряхивает его руку – я и так ухожу, не трогайте меня! – и гордо шествует прочь, и тут предательски звонит телефон, она отвечает: аллё! – и голос в трубке спрашивает: «Ирина Игоревна, вам удобно сейчас говорить?» – спрашивает с таким участием, что Ира сразу понимает: сейчас ей скажут то, о чем она и сама давно знала, просто не хотела, не хотела, не хотела, чтобы это оказалось правдой.