— Вы, — сказал Баради. — Мне следовало догадаться. Это вы!

События, переместившись в апартаменты Оберона, развивались как поединок Аллейна и Баради. Аллейн предвидел такой поворот. Припоминая в поте лица приемы рукопашного боя, он тем не менее успел отметить про себя, что Обероном, голым и жалким, уже вполне можно было пренебречь. Краем глаза он видел Карбэри Гленда и Аннабеллу Уэллс, неуверенно топтавшихся на пороге, а также мисс Гарбель, которая, словно полузащитник-ветеран на краю площадки, суетилась в стороне.

Но поле его зрения в основном занимал рассвирепевший смуглолицый Баради. От него несло сандаловым деревом, потом и уверенностью в своем физическом превосходстве. Они боролись, напоминая благодаря белым рясам двух взбесившихся монахов. Со стороны схватка выглядела смешно и жутковато. Однако Аллейн даже испытывал некоторое удовольствие. «Мне не о чем беспокоиться, — думал он. — На этот раз действительно не о чем. Решение арбитра будет однозначно: я сильнее».

И когда Рауль — забавная фигура в одних трусах и длинных перчатках — внезапно налетел на Баради и сбил его с ног, Аллейн почувствовал нечто вроде раздражения. Он взглянул вниз: каблук кокетливой босоножки Рауля прижимал запястье Баради к полу. Аллейн стремительно наклонился и коротким ударом двинул доктору по челюсти, тот обмяк.

Молитвенное колесо, сорванное со стены в драке, валялось на полу. Аллейн поднял его и с размаху швырнул в окно. Раздался треск разбитого стекла, и они услышали, как колесо вместе с градом стеклянных осколков упало на железнодорожное полотно. Из груди Оберона вырвался вопль отчаяния. Аллейн набрал побольше воздуха и что было мочи дунул в полицейский свисток мсье Дюпона. Он пронзительно засвистел, словно детская пищалка. Снаружи послышался такой же звук, его эхо, а затем снова свист.

— Дом окружен, — сказал Аллейн, глядя на Гленда и Оберона. — Я представляю здесь полицию. Любая попытка к насилию или бегству будет немедленно пресечена. Всем оставаться на своих местах.

В комнату вплыли клубы дыма, неся на себе отсвет лампы-солнца. Аллейн связал руки Баради за спиной шнуром от рясы, а Рауль перетянул доктору лодыжки длинной перчаткой. Баради пьяно мотал головой из стороны в сторону, издавая нечленораздельные звуки.

— Я хочу сделать заявление! — взвизгнул Оберон. — Я британский подданный. Могу предъявить паспорт. В Королевском суде я готов выступить свидетелем. У меня есть паспорт.

Стоявшая в дверях Аннабелла Уэллс рассмеялась.

— Заткнитесь, ради бога, — сказал Карбэри Гленд. — Он дело говорит.

Внезапно комната наполнилась светом. Настенные бра, ночник, лампа, свисающая с потолка, — все ожило. В нормальных обстоятельствах такое освещение не произвело бы особого впечатления, но сейчас оно возымело отрезвляющее действие, сорвав покров таинственности и представив окружающую обстановку и участников событий в истинном свете. Гленд, Аннабелла Уэллс и бедная мисс Гарбель выглядели в мешковатых рясах растрепанными и неуклюжими. У Баради из носа к усам стекала струйка крови. В комнату, держась за голову, ввалился слуга-египтянин, на его лице застыло глуповатое выражение зрителя, ошеломленного сильным ударом боксера. Оберон стоял перед треснувшим зеркалом, как он, по-видимому, часто делал прежде, но сейчас при ярком безжалостном освещении хозяин замка выглядел столь тошнотворно, что Аллейн сдернул покрывало с дивана и бросил его Оберону.

— Вы, чудище несусветное, — бросил он, — прикройтесь.

— Я хочу сделать заявление. Я пал жертвой доктора Баради. Я прошу меня защитить.

Баради открыл глаза и вытер кровь с усов.

— Предъявите документы, — часто моргая, обратился он к Аллейну.

— Аллейн, старший инспектор-детектив, уголовный розыск Скотленд-Ярда. Здесь по заданию Сюрте. Мое удостоверение в кармане пальто, а пальто находится в комнате Херрингтона.

Баради, с усилием повернув шею, воззрился на Аннабеллу.

— Вы знали об этом? — грозно спросил он.

— Да, милый.

— Ах вы, маленькая…

— Что это значит в переводе с арабского, милый?

— Через минуту здесь будет комиссар полиции, — сказал Аллейн, — вас арестуют и предъявят официальное обвинение. Не стану утверждать, что горю желанием предупредить вас, но привычка сильнее нас. Все, что вы скажете…

Баради и Аннабелла не обращали на него ни малейшего внимания.

— Почему вы не сказали мне, кто он? — спросил Баради. — Почему?!

— Он просил этого не делать. Что-то в нем есть такое… Впрочем, я не знала, что он придет сегодня. Думала, что он больше вообще не вернется.

— Лжете!

— Как вам будет угодно, сокровище мое.

— …может быть использовано против вас.

— Меня вы ни в чем не можете обвинить, — заявил Карбэри Гленд. — Я художник. Я привык к марихуане, потому и приехал во Францию. Я ни в чем не замешан. Если бы я не курил сегодня, то как следует отдубасил бы вас.

— Чушь, — отозвался Аллейн.

— Я желаю сделать заявление, — сказал Оберон. Завернувшись в пурпурный атлас, он уселся на диване.

— Не переговорить ли нам наедине, мистер Аллейн, — вмешался Баради.

— Всему свое время.

— Гарбель! — возопил Баради.

— Родди, дорогой, я обязана отвечать ему?

— Как хотите, кузина Пенелопа.

— Кузина! — вскрикнул мистер Оберон.

— Кузиной мне приходится его жена. Я говорила вам об этой родственной связи, — напомнила мисс Гарбель. — Я хотела бы подчеркнуть, что если бы не все эти девушки и Джинни…

— Господи, — воскликнул Карбэри Гленд, — где Джинни и Робин?

— Джинни! — подхватил Оберон. — Где Джинни?

— Надеюсь, — сказала мисс Гарбель, — «там, куда вам, недостойным, нет хода», — взглянув на Аллейна, процитировала она Шекспира.

— И очень кстати, — пробормотал Аллейн, кланяясь. Он сел за стол мистера Оберона и подвинул к нему листок бумаги.

— Эта женщина, — обратился Баради к Аллейну, — не в своем уме. Заявляю со всей ответственностью. Как врач, я долго наблюдал ее и уверен, она не способна отличить факт от вымысла. Если ваше абсурдное поведение основано на ее словах…

— Что, как вам известно, вовсе не так.

— Я египетский подданный. Я обладаю привилегиями и предупреждаю, что, если вы меня арестуете, вас ждет международный скандал.

— Мой дорогой старший инспектор, — сказал мсье Дюпон, входя в комнату, — умоляю простить меня, я немножко задержался.

— Напротив, мой дорогой комиссар, вы, как никогда, вовремя.

Они пожали друг другу руки. Дюпон был облачен в великолепную форму, сверкавшую кожей и металлом: перчатки, переплетение ремней, полицейский жезл. В дверях показались три младших офицера.