Они, конечно, не таковы, так что, как говорил Антонио, не имеют ничего общего с его стихами. Я привожу их в изначальном порядке, о котором сказал, начиная с Благоразумия.

        Благоразумие.

Я – первая из добродетелей, и мои сестры вершат мои приказы

        Справедливость.

На мне стоят королевский трон и согласие народа.

        Любовь, или Щедрость.

Выше давать нас, чем каждому платить по заслугам.

        Умеренность.

Победить соблазна тела сложнее, чем выиграть войну.

        Смелость.

Среди камней торжествует адамант, я – среди нравов.

И хотя король не высказался об этих моих стихах открыто, другие он похвалил за многое, в частности, потому, что неуместно спящего заставлять говорить. Дело в том, что есть одно мраморное изваяние, принимаемое некоторыми за изображение спящей девы Партенопы. Нескольким ученым мужам – в том числе и мне, а о других я умолчу – было приказано сочинить к нему дистих. Вот что написал Антонио:

Я – Партенопа, долгие годы мучимая войной,

Теперь успешными стараниями Альфонса я отдыхаю в мире.

А вот мое:

Дева Партенопа, донимаемая долгим Марсом,

Любимый Марсом Альфонс дает тебе отдых.

Мы до сих пор спорим о написании другого стихотворения для мраморной статуи, но об этом пока не время упоминать, к тому же его стихи еще нигде не написаны, тогда как мои вырезаны в мраморе на почитаемых храмах и в Палермо для семьи Саламанки, и в Гаэте для епископа де Норманнис, и в Неаполе для великого сенешаля Караччоло.

Инвективы, или обвинения, против лигурийца Бартоломео Фацио In Barptolemaeum Facium Ligurem invectivae seu recriminationes, iv в Opera, Basilea, 1540. Р. 597–599 (с. 112–113)

XX. Лоренцо Валла

Igitur quod ad primam attinet partem, scientiarum omnium propagandarum apud nos, ut mea fert opinio, auctor extitit magnitudo imperii illorum. Namque ita natura comparatum est, ut nihil admodum proficere atque excrescere queat, quod non a plurimis componitur, elaboratur, excolitur, praecipue aemulantibus invicem et de laude certantibus. Quis enim faber statuarius, pictor item et ceteri, in suo artificio perfectus aut etiam magnus extitisset, si solus opifex eius artificii fuisset? Alius aliud invenit, et quod quisque in altero egregium animadvertit, id ipse imitari, aemulari, superare conatur. Ita studia incenduntur, profectus fiunt, artes excrescunt et in summum evadunt, et eo quidem melius eoque celerius, quo plures in eandem rem homines elaborant: veluti in extruenda aliqua urbe et citius et melius ad consummationem pervenitur, si plurimorum quam paucissimorum manus adhibeantur, ut apud Virgilium [Aeneid (Энеида) i. 420–429]:

Miratur molem Aeneas, magalia quondam,

Miratur portas strepitumque et strata viarum.

Instant ardentes Tyrii: pars ducere muros

Molirique arcem et manibus subvolvere saxa,

Pars aptare locum tecto et concludere sulco.

Iura magistratusque legunt sanctumque senatum.

Hic portus alii effodiunt, hic alta theatri

Fundamenta locant alii immanesque columnas

Rupibus excidunt, scaenis decora alta futuris.

Neque enim minus operosum est artem aliquam omni ex parte consummari quam urbem. Itaque sicuti nulla urbs ab uno, immo nec a paucis condi potest, ita neque ars ulla, sed a multis atque a plurimis, neque his inter se ignotis – nam aliter quomodo aemulari possent et de laude contendere – sed notis et ante omnia eiusdem linguae commercio coniunctis. Quoniam ab urbe extruenda comparationem ac similitudinem sumpsi, nonne ita e sanctis libris accepimus, eos qui immanem illam turrim Babel extruebant, ideo ab extruendo cessasse, quod alius alium loquentem amplius non intelligebat? Quod si in iis artificiis, quae manu fiunt, necesse est communionem sermonis intercedere, quanto magis in iis, quae lingua constant, id est in artibus liberalibus atque scientiis. Ergo tamdiu scientiae et artes exiles ac prope nullae fuerunt, quamdiu nationes suis singulae linguis utebantur.

At romana potentia propagata, in suas leges nationibus redactis ac diuturna pace stabilitis, effecit, ut pleraeque gentes uterentur lingua latina et inter se consuetudinem haberent: tunc ab his omnibus ad omnes disciplinas latine scriptas tamquam ad optimam mercimoniam properatum est.

«Oratio in principio sui studii 1455» / Hrsg. J. Vahlen. Sitzungsberichte der Philosophisch-Historischen Classe der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften [in Wien], lxii. 1869. S. 94–95 (с. 118–119)

Тем самым, что касается первой части, а именно, распространения у нас всяческих наук, то, по моему мнению, это случилось благодаря величине их власти. Ведь природой устроено так, что ничто не может никоим образом преуспеть или вырасти, если его не создают, отделывают, совершенствуют многие, особенно если они соревнуются между собой за стяжание славы. И правда, существовал ли когда-нибудь такой великий кузнец, скульптор, художник и пр., который был единственным мастером в своем искусстве? Каждый открывает свое, и что каждый замечает в другом выдающегося, то и сам копирует, с тем соревнуется и то старается превзойти. Так зажигается рвение, происходят успехи, возрастают и достигают вершины искусства, и тем лучше и скорее, чем больше людей работает над одним и тем же. Так и город быстрее и лучше достраивается, если в постройке участвует много рук, а не мало, как у Вергилия: [Aeneid (Энеида) i. 420–429]:

Смотрит Эней, изумлен: на месте хижин – громады;

Смотрит: стремится народ из ворот по дорогам мощеным.

Всюду работа кипит у тирийцев: стены возводят,

Го́рода строят оплот и катят камни руками

Иль для домов выбирают места, бороздой их обводят,

Пишут закон, избирают святой сенат и магистров.

Дно углубляют в порту, а там основанья театра

Прочные быстро кладут иль из скал высекают огромных

Множество мощных колонн – украшенье будущей сцены[334].

Довести до совершенства какое-либо искусство требует ничуть не меньшего труда, чем построить город. Поэтому как невозможно основать город силами одного или нескольких, так и искусство может быть утверждено только большим количеством людей, причем знакомых между собой, так как иначе они не смогут соревноваться и состязаться в славе, и связанных одним наречием. Раз уж я выбрал сравнение с постройкой города, то разве не то же самое мы узнаём из Священного Писания? Те, кто строил гигантскую Вавилонскую башню, прекратили строительство потому, что один уже не понимал язык другого. Так что