— Вы начитались романов Уолтера Скотта, Петр Андреевич, — сурово оборвала эту речь княгиня. — Анастасия переживет этот разрыв.

— Разумеется, переживет, — согласился Суздальский. — Но к чему отнимать у нее эту сказку? Пусть она верит, что любила лучшего человека в мире.

— Верит и при этом знает, что он достался не ей? — с болью в голосе произнесла Марья Алексеевна. — Верит и живет с мыслью о том, что где-то там, далече, он счастливо растит детей, которых родила другая? — Голос ее дрожал. На глазах выступали слезы. — Можете ли вы знать, что такое — видеть любимого человека под руку с чужой женщиной, видеть, как его дети — которые так на него похожи — растут, становятся мужчинами? Можете ли вы смотреть на этих детей и понимать, что это могли бы быть ваши дети?

— Я любил женщину, которая вышла замуж, — ответил Петр Андреевич. — И я видел ее в объятиях другого. Я был на их свадьбе. Я видел их детей, которые могли бы быть моими детьми. И я счастлив, что у них все хорошо.

— Да вы просто святой, Петр Андреевич! — желчно воскликнула княгиня. — Вы потворствовали этому выродку видеться с моей девочкой! Вы были его опорой и защитой! Вы всякий раз устраивали им свидания! Ее несчастье будет на вашей совести!

— Я не такой плохой, как вы думаете, княгиня, — мрачно улыбнулся Петр Андреевич.

— Нет, вы хуже! — покачала головой княгиня.

— Увы, это правда, — согласился князь. — Но я желаю Анастасии быть счастливой. Так пусть она верит, что любила лучшего человека на земле.

— И живет с мыслью о нем всю оставшуюся жизнь!

— Нет, — возразил Петр Андреевич. — Когда он умрет, ей будет больно. Но она сможет пережить в себе эту утрату. Это будет далеко не так больно, как если бы она узнала всю правду.

— А с чего вы взяли, что он умрет, Петр Андреевич? — Княгиня насторожилась. — Постойте, так вы решили не ехать в Турцию? — Суздальский лишь покачал головой. Марья Алексеевна продолжала: — Вы поедете на Альбион. За ним. А там… Петр Андреевич, неужто вы убьете его?

— Это называется справедливостью, сударыня.

— Это называется местью, князь.

— С чего же местью? Он мне ничего не сделал.

— Но ведь он предал Анастасию.

— И что с того? — спросил Петр Андреевич. — Он предал всех. При чем же здесь княжна?

— Вы можете погибнуть на дуэли, — с грустью заметила княгиня.

— Если при этом я убью его, я буду рад такой кончине, — сурово произнес молодой князь.

— Петр Андреевич, — ласково сказала Марья Алексеевна, — миленький, вы едете на Альбион вовсе не затем, чтобы восстановить справедливость. Вы едете защищать честь девушки, которую любите. Девушки, которая любит вашего друга. И ради этой их любви вы принесли себя в жертву, став безмолвным соучастником преступного их союза. Вы видели, как протекал этот роман, и, даже себе в этом не признаваясь, втайне гордились, что видите ее влюбленные глаза, хоть они и обращены не к вам. Но потом ваш друг предал вас и ее. Он похоронил все, ради чего вы принесли себя в жертву. Но сможете ли вы хладнокровно вонзить в его сердце клинок? Что для вас главное? Честь? Гордость? Или любовь?

— Мне кажется, вы плохо выспались, — бросил Петр Андреевич. — Вы немедленно увезете княжну из столицы.

— Вы не отступитесь?

— Я не имею права.

— Вы любите ее?

— Кого? Не понимаю.

— Петр Андреевич, зачем вы притворяетесь? Вы думаете, я слепа и не вижу, какие взгляды вы бросаете на нее? Вы думаете, я не знаю, почему вы расторгли вашу помолвку с Марией?

— Я думаю, что вы слишком все романтизируете, — грустно улыбнулся Петр Андреевич.

— Вы так похожи на вашего отца, — с восхищением произнесла княгиня. — Я буду молиться за вас, милый мой мальчик.

— Не надо! — запротестовал молодой князь. — Я на своем пути едва ли встречу Бога.

— Вы еретик, Петр Андреевич.

— О нет, сударыня, я грешник. И я собираюсь совершить убийство. Едва ли я после этого отправлюсь на Небеса. Но коль уж скоро мне светит дорога в ад, пусть она будет долгой.

— Быть может, вы не поедете?

— Я отправляюсь немедленно. Прощайте.

Петр Андреевич поклонился и покинул дом княгини Марьи Алексеевны. Оттуда он заехал к отцу, где оставил несколько прощальных писем, взял деньги и шпагу.

Потом он вновь сел на своего верного Агенора и пустился навстречу заре.

Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно — и ты мой друг.

А.Н. Радищев

Старый князь, по обыкновению, проснулся в десять часов утра. Он всегда просыпался в это время, вне зависимости от того, в котором часу ему случалось лечь. После физических упражнений, которые позволяли ему не одряхлеть телом, совершил все привычные ритуалы утреннего туалета и лишь затем отправился к завтраку, который всегда в его доме подавали в полдень.

Аккурат в тот момент, когда часы закончили бить двенадцать раз, в столовую вошел Валентин и объявил, что с визитом явился граф Александр Христофорович. Старый князь велел немедленно его просить.

Как всегда, начальник Тайной полиции выглядел прекрасно.

— Слышали новость? — поинтересовался он после нескольких приветственных фраз.

— Ты знаешь, Христофорыч, в последнее время столько новостей, — заметил старый князь с улыбкой. — Которую из них рассказать хочешь?

— О Зимнем, князь, о Зимнем.

— А что с ним? — удивился Андрей Петрович. — Вчера вроде стоял.

— И простоит еще не один век, — уверенно закивал граф, — да только вот изрядно погорел он.

— Какая оказия! — усмехнулся Суздальский.

— Представьте себе. — Александр Христофорович прищурился. — Император в бешенстве.

— Могу себе представить.

— Его величество припомнили мне случай, — как бы кстати произнес граф. — Когда вы с ним в предыдущий раз беседовали, он сказал, что скорее Зимний дворец сгорит в огне, нежели он позволит вам вести себя подобным образом.

— Стало быть, теперь он вполне может позволить мне вести себя достойно, — заметил старый князь.

— После этого пожара он, знаете, несколько спустил пар, — деликатно сказал Александр Христофорович. — И если бы вы захотели… вернуть его расположение…

— Христофорыч, посмотри на меня, — со смехом произнес старый князь. — В моих летах не сильно заботятся о чьем-либо расположении.

— А Петр Андреевич? — удивился граф.

Суздальский улыбнулся той своей улыбкой, которой он одаривал людей умных и проницательных, людей, разумеющих важные мелочи, но упускающих самое главное, — эту улыбку видели очень немногие. Александр Христофорович уже видел эту улыбку. То было двенадцать лет назад, в декабре двадцать пятого года. Тогда Андрей Петрович настаивал на военном трибунале, казни организаторов восстания.