«Среди них достойные, уважаемые люди!» — возмутился тогда Турчанинов. И Суздальский улыбнулся так же, как и сейчас. «Да, — говорила эта улыбка. — Но они нарушили закон. Как бы это ни было тяжело, их должно привлечь к ответу».

Вот и теперь. Как бы это ни было тяжело, но Суздальские угодили в опалу. И им не пристало лебезить перед царем.

Андрей Петрович до конца завтрака не сказал более ни слова, а после проводил графа в кабинет.

Коль скоро старый князь решил продолжить беседу за закрытыми дверями, вдали от слуг, которым Суздальский очень доверял, Александр Христофорович смекнул, что предстоит серьезный разговор.

— Мой век кончается, — произнес Андрей Петрович. — Мне пришло время отходить от дел.

Начальник Третьего отделения внимательно посмотрел на собеседника. Он понимал, что означали слова старого князя: это были крайне скверные новости.

— Обществу будет вас не хватать, Андрей Петрович.

— Ничего, справитесь, — махнул рукой Суздальский. — Сегодня здесь пройдет последнее собрание.

— Мы так привыкли к вашим теплым стенам…

— Привыкнете к другим. На следующей неделе я уеду.

Александр Христофорович вопросительно взглянул на князя.

— В Москву, — пояснил тот. — А потом — в деревню.

— И вы не будете скучать?

— Опомнись, Христофорович! Мне уже девятый десяток. Общество с его собраниями меня уже не занимают. Уж слишком я стар, чтобы серьезно воспринимать этот вздор.

Князь улыбнулся. Граф Александр Христофорович был смущен. Он был еще слишком молод, чтобы понять это: ему от роду было всего только пятьдесят четыре года.

Старый князь вдруг стал серьезным.

— Если не свидимся, — произнес он строгим тоном. — Общество меня уважает, но даже в ложе — я в том уверен — у меня есть тайные недоброжелатели. Мой сын, Петр Андреевич, между нами, еще повеса. Когда пробьет час, ему понадобится поддержка.

— Вы хотите, чтоб я принял его в ложу? — уточнил граф.

— Не сразу, Христофорыч, не сразу. — Старый князь оскалил свои волчьи клыки. — Пускай сначала выступит против света — один против всех.

— А если он не сумеет справиться?

— Сумеет, — уверенно отвечал старый князь. — И только когда он уверенно встанет на ноги, пригласишь.

— А он согласится?

— А это, Христофорыч, не ведомо ни Богу, ни мне.

Когда граф Александр Христофорович откланялся, хозяин дома распорядился подготовить все к грядущему собранию. В последний раз они проводят его здесь. В последний раз руководит Андрей Петрович. Суздальский знал, что после всех его приключений никто не станет терпеть его председателем, ибо ссора с монархом, да и притом такая ссора, бросает тень на репутацию, а председатель должен всегда быть непорочен.

«Какой вздор, — размышлял теперь Андрей Петрович. — Для ложи, как и для петербургского света в целом, важно, чтобы человек всегда оставался в белых перчатках. Даже если он прежде, чем их надеть, душил голыми руками младенцев — это не имеет значения: репутация делает из человека божество. Не благие дела, не подвиги, не добродетели — репутация».

Но нет ничего общего у чести и репутации.

Разве Андрей Петрович с репутацией своей утратил честь? Разве он расплескал свое достоинство, как растерял уважение былых товарищей? Отнюдь. В одиночестве или в обществе — человек чести всегда останется человеком чести. Больше того, ради чести он пожертвует своим именем, своей репутацией — как жертвует теперь Петр Андреевич.

«Глупый мальчишка, — с досадой подумал Суздальский. — Стремится догнать англичан и убить одного из них ради чести Анастасии. Вздор, да и только. Хотя кто сказал, что все ради чести? Как говорят мудрецы, у каждого из нас всегда есть два мотива: один — настоящий и второй — тот, что выглядит красиво. Как бы ни выглядело стремление Петра Андреевича восстановить справедливость, правда заключается в другом: он любит княжну Анастасию. И теперь, после того как Ричард предал ее, он жаждет его покарать за это. Он последует за своим обидчиком хоть на край света, но не оставит его, пока не выпьет до дна пьянящий кубок с ядовитым нектаром, что зовется местью.

Позволить ему это сделать — глупость. Но и удержать его невозможно.

Петр Андреевич должен днями отбывать в Турцию. Можно считать, что он уже отбыл, а по дороге… сделал небольшой крюк».

Возможно, будь Андрей Петрович моложе, он отправил бы кого-нибудь, дабы перехватить сына, не дать ему взять на душу тяжкий грех убийства. Но в определенный момент старый князь начал относиться к жизни с известной долей фатализма. Он считал: то, что должно случится, произойдет; чему не суждено быть, не случится. Потому он так спокойно воспринимал свою ссору с императором. Он считал, что, если ему уготовано оставить этот мир в опале, никакие его усилия не смогут изменить этого. Если он будет пред смертью увенчан лаврами — и это должно статься само собой. Андрей Петрович знал, что так не происходит, что в некоторой мере князья вершат свою судьбу по собственному разумению… но он устал. Ему было все равно. Его более не волновало, что случится, какие потрясения ждут его в будущем — ничто более не занимало его. И посему он не готовил свою прощальную речь на собрании: он просто объявил о том, что покидает столицу навсегда. Ему больше здесь было нечего делать.

* * *

В то время как Андрей Петрович принимал у себя гостей, в Михайловский дворец прибыл подполковник Балашов. Сюда после пожара перебрался двор, члены августейшей фамилии и сам император. Через Ивана Леонтьевича Шаховского Роман добился аудиенции у государя.

Император стоял у камина, наблюдал за горящими бревнами и о чем-то думал. Когда Роман вошел, он обернулся, окинул гостя холодным взглядом и кивнул.

— Ваше императорское величество! — начал Балашов. — Покорнейше благодарю вас за то, что соблаговолили принять меня…

— Оставьте это, Балашов, — отмахнулся от этих церемоний император. — Ваш отец очень много сделал для России и для меня лично, чтобы я пренебрегал просьбой его единственного сына.

— Так я могу обратиться к вам с ходатайством?

— Можете, Балашов. Рассказывайте.

Роман сделал глубокий вздох, набирая в легкие воздуха, чтобы выпалить то, что собирался сказать, на едином дыхании. Он опасался, что если хоть на секунду запнется, то не сможет сказать того, что собирался. Теперь, когда пришло время говорить, он почувствовал страх.

А что, если император не пожелает к нему прислушаться? А если просьба, сама по себе уже наглая, разгневает государя? Что ждет его, если он теперь сделает неверный шаг? Отставка, ссылка, Сибирь? Роман не знал.

Он пришел просить за своего лучшего друга. Если бы Петр Андреевич был теперь на его месте, разве он отступился бы? Разве он испугался бы государя?