– Тогда я не понимаю, зачем тебя надо было выкупать, если твой папаша такой безответственный пофигист? Ведь ты же – сын своей матери, она тебя родила… Или у вас мужчины детей рожают?

– Наши гости точно не угостили тебя своим пивом, пока я разговаривал со стариком? Как ты себе такое представляешь? Да, я сын своей матери – но и отца тоже. Он отказался от всех прав на меня – и взамен получил лабораторию. Потом семья матери заплатила за то, чтобы в книге рождений моим отцом значился один беспутный торговец, совсем никудышный представитель нашего лара. Он погиб через несколько лет где-то в горах. А если бы у семьи моей матери не хватило денег, я стал бы безродным жителем, меня отправили бы воспитываться на окраины империи.

– Тогда чего ты снобишь? – удивилась Наташа.

– Кто я есть? – переспросил Рыба.

– Не кто есть, а что делаешь. Эти, у которых праздник, – Наташа сделала широкий жест в сторону прозрачной стены, – такие же люди, как ты. А ты выделываешься, как французский посол на приёме у английской королевы.

– Они – другие люди. Не такие, как я.

– Да ладно! Сам-то кто? Полукровка! Если бы твоя мама не дала взятку кому следует, был бы ты среди них.

– Но я – не среди них. И деньги Ниты здесь ни при чём. Любого из безродных можно заменить другим безродным. А таких, как я – больше нет.

– «Ах, я весь такой из себя знаменитый мастер драгоценных чашек! – закатив глаза и картинно отведя в сторону левую руку, пробасила Наташа, – Ко мне все записываются в очередь на три года вперёд». Сноб ты столичный!

– Планктон офисный, – невозмутимо парировал Рыба.

– Что? Я? Я не планктон! Я знаешь, кто?

– Ты? Ну? – прищурился Рыба.

– Да! Я…

– Ну, ну…

– Я – большая офисная рыба!

– Это я – Рыба!

И не выдержал, рассмеялся.

– Надо же. Я думала, у тебя вообще нет чувства юмора, – улыбнулась в ответ Наташа.

– У меня есть все чувства, которые положены, – насупился Рыба, – просто я ими не разбрасываюсь.

– А почему для безродных ты зажег синий огонь? Из презрения к ним?

– Я вообще не думал о них, когда делал чашку. Она не для них. А для старухи, которая купила горку. Я никогда не делал чашки для мёртвых. Попробую сделать чашку для отца.

Но в мастерскую уже снова стучал праздник. На этот раз, впрочем, всё было проще: молодой красавец с окраины пришел заказать чашку для молодой красавицы, которая иначе не соглашалась на него и смотреть.

Затихали лихие песни, гасли одни огни, загорались другие. Наташа никогда прежде не видела, как в хрупком мире наступает вечер. Ну да, где-то там, у них, сегодня суббота. Должно быть, она будет спать до самого обеда. И пускай! Потом пообедает – и снова ляжет спать. А бессонница не вернётся. Она не вернётся, нет.

Рыба уже собирался уходить: убрал в ящички все лишнее, выключил монитор и поднял его к потолку. Наташа любовалась его спокойными, уверенными движениями. И тут прозрачная стена мастерской дрогнула, сдвинулась, поползла в сторону, хотя за ней никого не было. А, нет, мелькнула какая-то тень.

Тень вошла внутрь, и Наташа разглядела нового посетителя. Он был похож на слепого безумца: глядел не перед собой и не по сторонам, а словно в далёкое, неведомое будущее.

Рыба, которого, казалось, ничто не могло отвлечь от уборки рабочего места, склонил голову перед незнакомцем, выдвинул из стенки дополнительную скамеечку, но гость не спешил садиться.

Он подошел к полке с готовыми чашками, провёл пальцем по краю тонкой драгоценной вещицы. Послышался невиданной чистоты звук.

При этом пальцы у гостя были не очень чистые, какие-то пыльные, да и сам человек выглядел не особенно ухоженным. Одежда на нём была свежая, но не глаженая, и висела, как на вешалке, хотя он не выглядел исхудавшим или измождённым. Сальные волосы были заплетены в неровные косицы: три слева, две справа.

«Может, и правда – слепой, – подумала Наташа. – Хочет себе чашку от знаменитого мастера, но зачем ему такая чашка, если он, бедный, не увидит огонь на дне?»

А потом в лавке наступила тишина. Гость повернулся к хозяину, вздохнул, сделал рукой движение, словно хотел что-то произнести и на что-то указать, но передумал, и переместился к рабочему столу Рыбы. Сел в его кресло – даже Наташе это не позволялось, но сейчас она понимала, что незнакомец – в своём праве и действует единственно возможным способом.

Было в нём что-то совсем нелюдское – настолько нелюдское, что в этом даже не чувствовалось опасности, только холодное присутствие духа или материи, знающих вкус вечности. Как будто Луна опустилась низко-низко над Землёй, случайно заметила людей и заговорила с ними.

Загадочный посетитель снова вздохнул, тишина совсем истончилась, стала такой сладко-болезненной, словно оленёнок на острых хрустальных копытцах танцевал по проволоке нервов.

И вдруг незнакомец заговорил. Помещение наполнил глухой низкий голос. Странный гость замер, голова его вздрагивала, как будто каждое слово давалось ему с большим трудом.

– Когда ты спишь – ты один из нас. Но ты не наш. Таких вообще нет. Только ты и она. Потому и встретились.

Голова его опустилась на грудь – казалось, он сам заснул. Тишина уже не была такой мучительной, но в мастерской явственно ощущалось её присутствие. Вдруг гость словно очнулся, встал со стула, взглянул на Рыбу, как на досадную помеху, и вышел.

Тишина вздохнула с облегчением и отступила вслед за ним. Мастерская снова наполнилась привычными звуками. Где-то наверху, в ресторане, высокий женский голос выводил печальную мелодию.

Рыба взял со стола губку и с интересом рассматривал её, словно не понимал, почему она тут и зачем нужна.

– Что это за волхв приходил? – спросила Наташа. – Как таких только в столицу пускают. Тоже безродный, да?

– Художник, – благоговейно выдохнул Рыба.

– Этот?! И что он умеет?

– Он музыку чувствует. И ещё он чувствует… мелодии людей. Должно быть, кто-то пустил слух, будто во мне есть что-то, кроме умения. И тогда пришел он. Проверить.

– Очень тяжелый человек. Мне было рядом с ним тревожно и неприятно.

– А ему так всегда. Тревожно и неприятно. Он так живёт. Избавляется от этого чувства, только когда вытаскивает в мир свою музыку. И другие художники так.

– Ужас. А что он сказал, ты понял? Я как услышала этот замогильный голос, чуть не провалилась сквозь землю. Ни слова не разобрала.

– Если я правильно его понял, то мы с тобой немного художники. Когда спим друг к другу. Но таких, как мы, больше нет. Нет такого лара – спящие друг к другу. Поэтому я нашел тебя, а ты – меня.

– Слушай, а эти безродные, они ведь пресмыкались перед тобой, совсем как ты – перед этим художником.