— Господи Иисусе, — Франц мелко перекрестился. — Шеф, вы так весь дом развалите.

* * *

Ближе к вечеру Штернберг встретился на мюнхенской квартире со своим заместителем.

— Ты хотел поглядеть на «Чёрный вихрь». — Валленштайн явно был очень горд собой. — Вот, полюбуйся-ка. — Он вытряхнул из папки несколько фотоснимков. На них были чертежи устройства, внешне напоминающего два поставленных друг на друга цилиндра, полых внутри.

— Магические котлы… — пробормотал Штернберг, перебирая фотографии. — Санкта Мария, это ж мои ранние разработки… Эскизы забрали вместе с документами по телепатическому передатчику, помнишь? После альпийской катастрофы из моего кабинета утащили все бумаги, даже те, что валялись в мусорной корзине. А это что, портативный образец? Система полых труб… Принцип «Штральканоне». Так я и знал, где-нибудь всё это да всплывёт.

— Обертруп твои котлы малость усовершенствовал. Теперь эта штуковина при вращении создаёт какие-то поля, которые убивают всё живое в радиусе нескольких километров. Правда, электроэнергии она жрёт, как небольшой город. Некрофил с Каммлером собираются наладить питание от батарей, берущих энергию из Тонкого мира. Типа катушек Колера. Ну, с источником питания, думаю, они ещё как минимум год провозятся… В средствах их практически не ограничивают, деньги идут через Каммлера, так что мертвяк просто жиреет на твоём изобретении, а рейхсфюрер, между прочим, разочарован, что ты не предлагаешь ничего подобного этому «Вихрю»… — Валленштайн потёр ладони. — Ну что, поднимаем вопрос о плагиате?

— Нет, погоди… К чёрту пока. Всё равно сейчас уже трудно что-либо доказать. Пусть подавятся этими котлами. Прорабатывай швейцарские контакты — вот это и впрямь очень красиво может получиться. Оккультист-предатель. С Гиммлером будет истерика.

— Точно. — Валленштайн хищно улыбнулся и провёл пальцем себе по горлу. — Кстати, о контактах. Пришёл запрос из гестапо на Ройтера с его командой. Нужна их помощь в слежке за несколькими отставными военными — опять какие-то заговорщики, что-то вроде группы Крайзау, за которой Ройтер следил в прошлом году. Но наши прогнозисты поговаривают, там не только старики и штатские болтуны. Есть молодые офицеры, они вполне могут устроить покушение на фюрера.

— Об этом мне уже доложили. Пусть Ройтер выполняет задание гестапо, слежку за людьми Мёльдерса я поручу ясновидящим из моих курсантов.

— Ройтеру следует заняться тотальной слежкой — или?.. — Валленштайн многозначительно задрал брови.

— Или. Передай ему, он должен следить только за теми, о ком уже известно гестаповцам. Остальных пускай не трогает и ничего о них не докладывает.

— Альрих, ты всерьёз надеешься, у них что-то получится?

Штернберг посмотрел в окно. Вдали, за крышами уцелевших кварталов, город обрывался. Дальше начинались развалины.

— Не знаю. Прогнозисты говорят, ни черта не получится, только заварят кровавую кашу. Но это… предварительный прогноз. Будущее не определено до конца. Всегда есть выбор.

Валленштайн повертел в руках бокал с остатками вина.

— Слушай, у тебя имеется что-нибудь покрепче этой кислятины?

— В баре коньяк.

— А вот, скажем, виски есть?

— Я подобной дряни не держу. Где-то, помнится, политура была, по-моему, вполне заменит такую отраву…

Они обернулись к окну: по городу волнами растекался тоскливый вой сирен.

— А оружие у меня есть, Макс, — вдруг сказал Штернберг. — И это оружие действительно спасёт Германию.

Новый этап экспериментов с моделями Зонненштайна Штернберг проводил в Вайшенфельде, уезжая туда на выходные. Там теперь располагалась штаб-квартира «Аненэрбе». Вайшенфельд был маленьким городком в горах Верхней Франконии — в это тихое отдалённое место было решено вывезти все материалы исследовательского общества, чтобы они не пострадали от постоянных бомбардировок.

Штернберг желал знать, на каком участке пространства способно изменить ход времени его устройство. Выезжая за ворота школы «Цет», он просчитывал в уме, какого масштаба модель Зонненштайна потребуется для того, чтобы изменить ход времени, скажем, в небольшом городке, — а выходя из лаборатории, умиротворённо думал о том, как назавтра будет рассказывать курсантам об определении психического состояния человека по цветам ауры. И было ещё кое-что, придававшее всему остальному особую значимость — острую значительность предвкушения.

Его талантливая курсанточка теперь была одной из самых примерах учениц, но он продолжал давать ей частные уроки, будто бы по сложившейся традиции и из желания образовать её сверх установленной программы (чего он ни перед кем и не скрывал), — а на самом деле с совсем иным, тайным расчётом.

Для тех немногих соучениц, что не завидовали ей и, несмотря на её замкнутость, относились к ней дружелюбно, у Даны в последнее время появилась невиданная, мягкая, полная очарования улыбка, с ямочками на щеках и тёплым сиянием опушённых густыми ресницами колдовских глаз. Такая же улыбка была у неё припасена для интеллигентного, постоянно словно бы до полусмерти уставшего, ни при каких обстоятельствах не повышающего голос доктора Киршнера, на котором серая эсэсовская форма — всегда какая-то пожёванная — смотрелась так, будто он надел её за неимением другого костюма. И, наконец, такая же улыбка была у неё и для Штернберга. Казалось, девушка готова проводить в его обществе хоть целые дни напролёт. Она задавала ему вопросы, она терпеливо — судя по осмысленности её кратких, но дельных замечаний — следила за ходом его рассуждений и иногда, при случае, со спокойной деловитостью повествовала о своей лагерной жизни.

Дана рассказывала, что всё ещё не приучила себя смотреть на пищу как на нечто обыденное. В концлагере заключённые постоянно говорили о еде. Пища была священна. Раздача пайка становилась важнее ежеутренней процедуры выволакивания из бараков трупов умерших за ночь людей. Необычайно популярной была тема экзотических блюд: заключённые пожирали фантазии, дрожа от наслаждения. Некоторые, совсем обезумев от голода, выменивали жалкий паёк на сточенный карандаш и клочок бумаги, чтобы жадно записать услышанные рецепты, — и на следующем же обыске все эти сокровища изымались и выбрасывались эсэсовками, не упускавшими случая лишний раз огреть узницу плетью по лицу за «писанину». Другие, подобно бездомным собакам, под ржание охранников рылись в мусорных кучах в поисках объедков. Такие умирали прежде остальных от изнурительных кровавых поносов. Посылки с воли были неслыханной роскошью. Они бережно запрятывались или тщательно делились; из-за них ночью запросто могли придушить. На заводе, куда гоняли работать узниц из барака Даны, некоторые цеховые мастера тайком подкармливали пошатывающихся от голода девушек и женщин. Сама Дана несколько раз получала спасительные свёртки с хлебом и варёным картофелем. Каждый шаг узника мог стать последним на пути к крематорию — но больше пыток, виселицы или пули Дана боялась быть растерзанной собаками. В том самом первом лагере, куда она попала после ареста, весельчак комендант обожал натравливать на заключённых своих овчарок. Собаки до сих пор вызывают у Даны дикий страх…