– Ну еще бы. Они только перед публикой могут устраивать целые спектакли с речами, а стоит увести их от благодарных слушателей, как сразу немеют, – заметил герцог. – Полагаю, тебе пришлось быть в высшей степени убедительным, чтобы заставить его говорить.

– Да. – Грубый смех. – Он не атлантианец. Это подтвердилось.

– Жаль, – сказал герцог, и я нахмурилась. Почему он счел это плохой новостью?

– Я узнал его имя. Лев Баррон, первый сын Александера и Мэгги Баррон. У него было два брата, второй умер от… болезни перед своим Ритуалом, а третьего отдали в храмы три года назад. Он никогда не был под подозрением, и его поведение на собрании стало неожиданностью.

Они говорят о Последователе, который бросил руку Жаждущего, когда герцог с герцогиней выступали перед народом после набега тварей.

– Ты проверил его семью? – спросил герцог.

– Да. Отец недавно умер. Мать живет одна в Нижнем квартале. Она оказалась полезной, чтобы его разговорить.

Герцог усмехнулся, и от этого звука у меня внутри все перевернулось.

– Что ты еще узнал?

– Не думаю, что он связан с общиной Последователей. Он уверяет, будто никогда не встречал Темного и не считает, что он сейчас в городе.

Меня охватило облегчение, хотя ветер взметнул полы моего плаща.

– И ты ему веришь? – спросил герцог.

– Я привел ему веские причины не лгать, – ответил мужчина. Я решила, что он гвардеец.

И подумала о матери схваченного. Не она ли была причиной того, что он заговорил?

Если это так, то… Я ощутила неприятную тяжесть внутри. С Последователями нужно обращаться со всей суровостью, но я не знала, как относиться к тому, что для выуживания информации используют членов их семей.

– Он сказал тебе что-нибудь насчет своих заявлений? О третьих сыновьях и дочерях?

– Он сказал только то, что ему известна правда, – что они не служат богам и скоро все об этом узнают.

– Он не уточнил, что имеет в виду под правдой?

Я повернула голову к окну, почти не дыша. Мне так хотелось знать, что герцог думает по этому поводу.

– Нет, ваша милость. Единственное, что мне еще удалось из него вытянуть, так это откуда он взял кисть Жаждущего.

Что ж, это тоже интересно.

– Видимо, он отрезал руку у одного из зараженных гвардейцев, вернувшихся в город. Он помогал семье справиться с гвардейцем, когда тот изменился.

– Смерть с достоинством, – презрительно усмехнулся герцог, и я вытаращила глаза. Он… знает об этом? О нас? – В один прекрасный день эти добросердечные помощники погубят весь город.

Это заявление было слегка преувеличенным, но я не думала, что в нашей сети могут быть Последователи.

– А он рассказал, кто еще помогает справиться с новообращенными Жаждущими?

– Нет. Такое он бы говорить не стал.

– Тоже жаль. Мне хотелось бы знать, кто именно скрывается от нас и почему. – Герцог вздохнул, как будто для него нет ничего хуже, чем остаться без ответов. – Что-нибудь еще?

– Нет, ваша милость.

После недолгой паузы герцог спросил:

– Последователь еще жив?

– Пока что.

– Хорошо. – Кажется, герцог встал, и я надеялась, что это означает его скорый уход. О боги, пожалуйста, пусть он уйдет. – Думаю, я сам его навещу.

Я подняла брови. Вот это меня удивило.

– Как пожелаете. – На какое-то время воцарилось молчание. – Будет ли суд, к которому нужно приготовиться?

Я чуть не рассмеялась. Последователям не устраивают настоящих судов. Их ставят перед публикой и обвиняют, а затем быстро следует казнь.

– После моего визита к нему это будет не нужно, – ответил герцог, и я разинула рот.

Значение его слов было абсолютно ясным. Если суда не будет, значит, не будет публичной казни, а единственная тому причина – если Последователь будет мертв. Такое случалось прежде, когда они попадали в заключение. Обычно считалось, что они сами накладывали на себя руки либо охранники проявляли излишнее рвение. Но могло ли быть так, что сам герцог вершил правосудие?

Тот самый Вознесшийся, который после войны Двух Королей не запачкал рук даже крошечным пятном крови?

Мне не следовало удивляться. В нем полно жестокости и злобности, но он всегда хорошо прятал их под маской любезности. Меня также не должно беспокоить то, что Последователей убивают без судебного фарса. Они поддерживают Темного, и даже если не все они участвуют в мятежах и кровопролитии, одни их речи не раз сеяли семена, вырастающие в кровавые расправы.

Но… но меня беспокоила мысль о том, что кого-то в темной, мрачной темнице убивает Вознесшийся, который сам едва ли лучше атлантианца.

Наконец дверь открылась и закрылась и в комнате воцарилась тишина. Я подождала, напрягая слух, но ничего не услышала. Гадая, почему герцог решил устроить встречу здесь, и удивляясь тому, что он знает о нашей сети, я стала мелкими шажками пробираться по карнизу. Прижимая дневник к груди онемевшими пальцами, я приблизилась к окну…

В комнате что-то клацнуло. Я застыла. Это закрылась дверь? Или ее заперли? О боги, если дверь заперта, мне придется ее взламывать… Погодите, ведь эту дверь можно запереть только изнутри. Неужели в комнату кто-то вошел? Герцог вернулся? Он никак не мог узнать, что я здесь, если только вдруг не обрел способность видеть сквозь стены. Кто еще?..

– Ты все еще там, принцесса?

При звуке этого голоса я разинула рот и вытаращила глаза. Хоук. Это Хоук. В этой комнате. Я не могла поверить.

– Или ты упала и разбилась? – продолжал он. Мгновение я обдумывала преимущества прыжка вниз. – Очень надеюсь, что этого не случилось. Уверен, это очень плохо отразится на мне, поскольку я полагал, что ты была в своей комнате.

Пауза.

– Хватит упрямиться. И стоять на карнизе в дюжинах футах от земли по причинам, которые я не в силах постичь, но до смерти хочу узнать.

– Проклятье, – прошептала я и огляделась, словно могла найти другой путь бегства.

Это было глупо. Если у меня внезапно не отрастут крылья, единственный выход отсюда – в окно.

Мгновение спустя Хоук высунул голову и посмотрел на меня. Он вскинул бровь, и мягкий свет лампы высветил его скулу.

– Привет? – пискнула я.

Он окинул меня пристальным взглядом.

– Залезай внутрь.

Я не двигалась.

С тяжелым вздохом, который мог сотрясти стены, он протянул мне руку.

– Сейчас же.

– А сказать пожалуйста? – пробормотала я.

Он прищурился.

– Я много чего могу сказать, и тебе следует быть благодарной, что я придержу все это при себе.