Гийом Ладусет подошел к столу на длинных деревянных козлах, уставленному тазиками с салатом и тертой морковью, и мсье Моро, временно покинувший свой пост на скамье у фонтана, велел ему приступать к обмазыванию барана, уже насаженного на вертел. Гийом нехотя взял кисть, обмакнул в маринад и стал возить по туше. Хоть сваха и старался держать голову как можно ниже, чтобы никто его не узнал, вскоре кто-то окликнул его по имени. Он поднял глаза и увидел мадам Серр. И уже через минуту Гийом точно знал, что его письмо получила не она, а Дидье Лапьер.

Сваха продолжал тыкать кисточкой, прикидывая, как теперь поступить. Ждать, пока плотник сам заведет разговор, или пойти и сказать ему, что это досаднейшая ошибка? Мясо шипело и стреляло горячими брызгами, а Гийом Ладусет все перебирал в голове варианты. Но, прежде чем он остановился на каком-то одном, перед ним неожиданно вырос объект его размышлений собственной персоной. Однако Дидье Лапьер вовсе не стремился поколотить любвеобильного сваху. Человек с «сосновой шишкой» хотел лишь узнать, правда ли, что мадам Моро получила любовное послание от таинственного обожателя.

Сваха перевел взгляд на мужа мадам Моро — тот стоял всего в нескольких футах и вытаскивал из углей обернутые в фольгу картофелины — и подумал, прилично ли бить стариков в целях самообороны.

Но долго гадать ему не пришлось: односельчане потребовали еду. К несчастью свахи, который посчитал, что его работа на сегодня закончена, мсье Моро сообщил Гийому — которого так и не простил за кражу своей бесценной картины, — что ему нужна помощь в нарезке мяса. Первым в очереди, с бумажной тарелкой в руках, топтался Фабрис Рибу. Он не только потребовал ломоть побольше — ввиду того, что помог перекрыть дымоходы металлической сеткой, — но и не смог устоять перед соблазном поведать Гийому Ладусету последнюю новость: Дениз Вигье обнаружила у себя в пирожном любовное письмо от загадочного поклонника.

— Я думал, это была мадам Моро, — прошипел сваха.

— Вы оба не правы, — вмешалась мадам Рибу, которая стояла сразу за мужем и прислушивалась ко всему ухом женщины, проработавшей в сельском баре три десятка лет. — Это была Модест Симон.

Отрезав каждому из супругов по ломтику, Гийом огляделся вокруг и, к ужасу своему, заметил Модест Симон: та как раз спрашивала, кто в очереди последний. Мало-помалу женщина продвигалась все ближе и вот протянула свахе тарелку — в полном молчании, которое хранила со дня печального исчезновения Патриса Бодэна, костлявого фармацевта. Не поднимая глаз, Гийом обслужил ее, так и не придумав, как ему поступить, ибо сомневался, что она ответит ему, даже если он с ней заговорит. Но тут его окликнул Жильбер Дюбиссон:

— Слыхал про любовную записку, которую кто-то отправил Марселю Кусси в шоколадном эклере? Говорят, это просто бесподобное поэтическое творение.

Когда ночь потеснила день и аккордеонист растянул мехи, Гийом Ладусет засобирался домой. Но Стефан Жолли настоял, чтобы друг что-нибудь поел после стольких трудов. Аппетита у свахи не было, но скрепя сердце он все же положил себе в тарелку еды и нашел место за столом под липами рядом с почтальоном.

Гийом не двинулся с места, когда народ повставал со скамеек и, взявшись за руки, затеял хоровод вокруг костра. Пламя постепенно угасало, и парни помоложе принялись прыгать через горящие угли «на счастье» — то, чего определенно недоставало фермеру, свалившемуся в костер годом ранее. После все вернулись за стол и, отчаянно фальшивя, запели под ретромелодии, исполняемые аккордеонистом. И тогда к жарким углям подошла мадам Ладусет. Как велось исстари, старушка встала с рассветом — набрать лекарственных трав la Saint-Jean.[46]Однако, придя на луг, мадам Ладусет обнаружила, что не явился больше никто, и ей пришлось, по древней традиции, собирать и петь в одиночку. Перед началом праздника она пошла к церкви, но не увидела там ни священника, ни певчих, что идут во главе процессии — благословить праздничный костер. Как не увидела она ни жнецов, что становятся спиной к пламени, дабы уберечься от ишиаса — профессионального недуга всех, кто работает в поле с серпом; ни коров и овечек, которых обводят вокруг костра, чтобы обезопасить от бед и напастей до следующего года. Мадам Ладусет тем не менее провела собранным букетом сквозь пламя, собираясь на следующий день привязать его к двери коровника Марселя Кусси, дабы защитить его скот от болезней и сглаза, поскольку так и не смогла найти, куда делась ее собственная скотина, а что останется — прикрепить к двери спальни у себя дома, оберегаясь от молний и колдовства. Старушка тихо стояла, глядя, как угасает пламя, и даже не заметила, как мадам Моро метнула в ее сторону куском резаного помидора. Тот пролетел мимо цели и поднял сноп искр, упав на раскаленные угли. И пусть в этот вечер все было не так, как должно, прежде чем уйти с поля, мадам Ладусет прихватила один уголек, чтобы дома положить его в трубу дымохода и отогнать от жилища гром, как требует древний обычай.

Меж тем пение за столом становилось все безобразнее. Почтальон повернулся к свахе:

— Зато теперь я понимаю, почему у нас с Эмилией Фрэсс ничего не срослось.

— И почему же? — спросил Гийом Ладусет, вытирая усы бумажной салфеткой.

— Ей нравится Стефан Жолли. Сегодня она целый день крутилась возле его булочной. Последний раз, когда я проходил мимо, он запер дверь и вел ее за собой в подсобку. Наверняка, чтобы устроить дегустацию своих знаменитых пирожных. Уверен, это всегда срабатывает. Эх, если б и у нас все получалось так же легко…

С этими словами почтальон воззрился на костер и добавил:

— Смотри-ка, а жар все еще идет.

Но Гийом Ладусет уже не чувствовал тепла пламени — сердце несчастного сковал ледяной холод.

Пьер Рузо запер дверь в полной уверенности, что по возвращении он не застанет бывшую жену сидящей на ступеньках у входа. Страшная тоска, обуявшая Пьера Рузо, когда он в конце концов понял, что та никогда больше не вернется, со временем сменилась чувством облегчения. Перед выходом из дома он уже не заглядывал в каждую комнату — убедиться, что все именно так, как нравилось ей. Он сменил станцию на радио с той, что всегда слушала она и чьи ведущие день за днем доводили его до состояния бешенства. Он перестал набивать холодильник кругами ее любимого сыра «Le Trappe Échourgnac» с добавлением ликера из грецких орехов — того, что варят сестры из аббатства Нотр-Дам де Бонн Эсперанс и который он на дух не переносил. Все летние платьица, что накупил ей после того, как она ушла, он аккуратно сложил в чемодан и отнес на чердак вместе с соломенной шляпой, украшенной красно-бело-голубой лентой, в которой она так любила копаться в саду. И по вечерам он теперь приносил в спальню всего лишь один стакан с водой и научился спать посередине кровати.

Перед тем как завести машину, отставной парикмахер посмотрелся в зеркальце, убедиться, что его волосы — подернутая январским инеем шевелюра — уложены как подобает. Пьер Рузо ехал по лесной дороге, где с каштанов лениво свисали длинные и пыльные желтые цветы и зеленые кудряшки папоротников подсвечиваются лучами летнего солнца, и думал о том, на какую же глупость он, старый дурак, подписался. Не слишком ли поздно в его семьдесят четыре пускаться на поиски любви? Разумеется, он и не помнил, как надо ухаживать за женщинами, ведь с тех пор, как ему удалось завоевать сердце бывшей жены, прошло уже более полувека, — но гордость не позволила Пьеру Рузо послушать советов свахи. Зато он хорошо знал другое: сколько бы лет ни осталось ему, он хотел провести их, делясь радостями, что открыл в жизни для себя, с близким человеком. Ибо хоть и не было для Пьера Рузо большего удовольствия, чем найти местечко для пикника в тени на берегу Дроны и, войдя в бархатную воду, отдаться течению реки, лежа на спине и глядя, как бирюзовые стрекозы садятся на белый, круглый живот, делать это в тандеме казалось ему намного приятнее.