Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А если обманут?
– Ты не так выражаешься, Бакурро. Скажи лучше: а если обманывают?.. В настоящем времени!.. Да, да! Меня нещадно подводят. Где только могут. Поймал – накажи. Не поймал, – значит, верь. Так ведется со времен его величества Нармера… Что бы ты предложил взамен?
– Не знаю, твое величество. Ты уже сделал невозможное, возвеличив великого бога нашего Атона и посрамив Амона. А ведь Амон родился раньше Нармера. Это сделал ты, твое величество! Так неужели же не можешь победить обмана?
– Ты хочешь это знать?
– Очень.
– Так слушай: не могу! Бога победить легче.
Теперь уж схватился за сердце Бакурро:
– Умоляю тебя, твое величество, не надо! Услышать из твоих уст подобное признание – значит потерять веру в себя, в самую жизнь и в бога!
– И тем не менее это так. – У фараона сверкнули глаза, он плотно сжал губы. Что-то хищное пробудилось в нем. Ему словно было очень и очень приятно помучить этого маленького, слишком много думающего писца.
Бакурро казался подавленным.
– А теперь, твое величество, я могу сказать лишь одно: туман не только не рассеется, но он окончательно окутает Кеми, и тогда, пользуясь его покровом, нас возьмет под мышки или хетт Суппилулиуме, или митанниец Душратту, или еще какой-нибудь нечестивый азиат. Теперь я это могу повторить даже под пыткой. После того как выслушал тебя.
Фараон махнул рукой. Было что-то безнадежное в этом жесте. А может, это показалось писцу? Все может быть: в этот поздний час, когда болит сердце и тяжесть в голове…
– А кто тебе запретит, Бакурро, повторять правду?
– Может, Эйе?
– Нет.
– Пенту?
– Нет.
– Мерира?
– Нет.
– Хоремхеб?
– Нет.
Писец развел руками: дескать, ничего не понимаю…
– А тут и понимать нечего, Бакурро: все они будут рады-радешеньки, если слова твои сбудутся.
– Разве так ненавидят они Кеми?
– Нет, они ненавидят меня!
Фараон произнес эти слова так равнодушно, будто говорил о преимуществах фиников перед винной ягодой или наоборот. И улыбался при этом. Словно следил за боем баранов из Ретену. Или петухов из Джахи. Он сказал это так, точно это ему было известно давным-давно. А сейчас – только повторил надоевшую истину.
– Ты велик, ты очень велик! – искренне произнес писец.
– Тебя так удивили мои слова, Бакурро?
– Нет.
– А что же?
– Твоя терпимость, твое величество. Это она повергла меня в столь сокрушительное недоумение.
– Плохой стиль, Бакурро. Архаики много. Ну кто говорит в наше время «повергла меня»? Пылью древних папирусов отдает, Бакурро. А ведь ты не просто писец, но царский!
Скриб покраснел. Как мальчик. Он поднял руку до уровня своих ушей, поклонился глубоким поклоном:
– Прости меня, твое величество. Я слишком много копаюсь в древних книгах… Это, наверно, очень плохо.
– Отнюдь, – сказал фараон. – Это совсем неплохо. И тем не менее надо оставаться самим собой. Ты меня понял?
– Да, твое величество, понял.
– А теперь о терпимости. Эти люди, – фараон указал широким жестом на дверь, – мои царедворцы – подобны куклам, которых показывают детям на уличных представлениях. Они – без души и без сердца. Это – то самое, что именуется государственной властью. Без них погибнет Кеми. Без них младшие перестанут уважать и слушаться старших. День превратится в ночь, а ночь – в день.
Голос фараона зазвучал твердо, повелительно.
– Нет, – возразил Бакурро, – это как раз то, что нас погубит.
– Что ты говоришь? Разве Кеми существует один год?
– Нет, не один.
– Благодаря власти!
– Может быть…
– Неслыханной дисциплине…
– Может быть.
– … подобной граниту.
– Может быть…
– … железу…
– Может быть… Но вспомни, твое величество, об обручах и бочке…
– Ну, вспомнил…
– Бочка держится, пока крепок обруч и пока есть вино или пиво в бочке. Но не дай бог, если иссякнет жидкость: бочка мгновенно рассохнется. Обручи не помогут! И она развалится. Потом и не соберешь ее.
– Но ведь без обруча она развалится еще быстрее.
– Может быть.
– Или ты имеешь в виду не бочку из Митанни?
Скриб сказал тихо, очень тихо и покорно:
– Я имею в виду жизнь, твое величество. Только жизнь.
Фараон медленно встал, держась за сердце. Глубоко вздохнул: раз, другой, третий…
– Пойдем наверх, – предложил он.
Они вышли в коридор и по неширокой лестнице поднялись на плоскую крышу. Здесь было прохладно. Дул ветерок с реки. Небо – высокое, звездное. Великий город давно спал и видел сны. Кто скажет – какие? Этого не угадает даже благой бог. Кто бы заподозрил, какие роятся мысли в голове совсем еще не старого скриба? А вот поди ты: человек оказался незаурядным, воистину откровенным и с любопытными мыслями! Кто бы это подумал, глядя на прилежного Бакурро? Хорошо, что его величество видит зорко, подобно волшебной птице нехебт!.. А тут сны! Сколько людей – столько и снов. Особенно в Ахетатоне, где жизнь бурлит, – неуемная столичная жизнь, где тысячи вельмож, высших чиновников, различных начальников, скрибов, ваятелей, зодчих, виноградарей, садоводов делают свое дело и посылают распоряжения во все концы Кеми. Его величество все еще держался за сердце.
– Здесь хорошо, – сказал он.
– Очень, твое величество.
– И сердцу получше.
– Моему тоже, твое величество.
– Свежий воздух целительней всех заклинаний Пенту.
– Я никогда их не слышал.
– И лучше его снадобий…
– Возможно.
Фараон схватил руку писца – такой нежной, чуть влажной рукою:
– Бакурро, а все-таки нет бога величественней Атона!
– Он наш отец и покровитель, твое величество!
Фараон подвел писца к самому краю площадки:
– Погляди, Бакурро: мир холоден, темен, слеп. А почему? Потому, что отец мой, великий Атон, ушел с небосклона. Вообрази себе на мгновение: что произошло бы, ежели б он ушел совсем? Исчезло бы тепло с полей, каналов, рек и морей. Растения перестали бы расти. Все живое поблекло бы. Сникло. Умерло в конце концов.
Лицо фараона казалось голубым. Совсем бескровным. Луна сделала его таким. А глаза его засверкали в темноте еще сильнее. От них трудно было оторваться.
Его величество подвел скриба к восточной стороне. И указал на горный хребет, который, скорее, угадывался на расстоянии, нежели улавливался глазами. Царь смотрел на писца, а руку вытянул вперед, как полководец, призывающий к наступлению.
– Но достаточно отцу моему, Атону, показаться над хребтом и краешком своим взглянуть на Кеми, как все живое тянется к нему, все ликует и возвеличивает имя его. Тепло и свет несет он нам. Жизнь дарует земле! Скажи мне, где, чей и какой бог может взять на себя так много забот о детях своих?
– Нет такого бога! –
