– Не должны. – Я ухватил одно из них. – Паш, к чему была вся эта преамбула? Ты вроде сказал, что не любишь наводить тень на плетень, а сам время тянешь. Давай уже, излагай условия, на которых Отдел мне поможет.

– Первое – слово «поможет» здесь не очень подходит, – поморщился оперативник. – Мы… Вернее – я, так будет правильней. Я сделаю все, чтобы ты вышел с этого кладбища живым. Это раз. Я постараюсь сделать так, чтобы ты смог получить ту побрякушку, что тебе так нужна. Это два. Но при этом никаких гарантий ни по первому, ни по второму пункту я тебе не дам. Не имею такой возможности. Владения мертвых – та область, где никогда не знаешь, что и как получится. Может, все пройдет гладко на удивление, а может, наши кости еще долго будут таскать между могилами кладбищенские собаки. Одно могу пообещать наверняка – в случае чего я умру раньше тебя, перед этим сделав все для того, чтобы ты остался в живых.

– Все это звучит очень и очень мрачно. – Я отложил в сторону только-только взятое пирожное, аппетита после слов оперативника у меня как не бывало.

– Мрачно? – Михеев же наоборот, с видимым удовольствием лакомился кондитерским изделием. – Что ты, дружище! Это я еще лакирую поверхность, поверь.

– Бодрит. – Я отпил кофе. – Ладно, это все прелюдия. Теперь я хочу услышать цену.

– Не вопрос. Она стандартная для мира Ночи. Ты ведь наверняка уже понял, что такие пустяки, как золото, интересуют только вурдалаков и им подобных, сущности посерьезней предпочитают другую валюту. Мы к этим сущностям не относимся, но раз этот мир и наш тоже, то плату берем наравне с ними. С волками жить – по-волчьи выть.

– Ты о душе, что ли? – опешил я.

– Кха! – поперхнулся Михеев. – Ты совсем сбрендил, Швецов? Какая душа? Ты за кого нас держишь? Нет, конечно. Услугу ты нам будешь должен. Одну услугу! Открытый вексель, так сказать, стандартная расценка. В какой-то день, в урочный час мы предъявим тебе этот счет, и ты обязан будешь его закрыть. Может, это случится завтра, может, через год, может, вообще никогда – кто знает? Но когда мы потребуем плату, «нет» прозвучать не может.

– Нечто подобное у меня пытался выторговать Шлюндт. – Чашка брякнула о блюдце. – И получил отказ.

– Правильно, – одобрил Михеев. – Поверь, кому-кому, а ему веры нет. Никогда не знаешь, в какой момент он нож в спину может воткнуть.

– И сейчас откажусь, – закончил я предложение, подумав о том, что в моем новом мире кроме себя верить нельзя вообще никому. Правда, подумать – подумал, но сказал совершенно другое: – Паш, ты пойми – вам я, в отличие от антиквара, доверяю. Не то чтобы во всем, но тем не менее. У вас имеются принципы, наличествует дело, которому вы служите, причем служите на совесть. И пусть даже эта ваша честность в чем-то специфична, но, тем не менее, она есть, что само по себе здорово. Но я все равно не хочу жить под прессом мыслей, что в один прекрасный день ты придешь ко мне и скажешь, что я кого-то должен убить, например, того же Шлюндта. Сыпануть ему, к примеру, в кофе, цикуты. Или бомбу под кремлевскую стену подложить. Оно мне надо?

– Резонный довод, – согласился Михеев. – Тогда сформулируем мысль так – ты будешь должен Отделу услугу, не связанную с нарушением действующего российского законодательства или же с нарушением уложений Покона.

– Все равно очень размыто, – покачал головой я. – Давай так – я буду должен услугу, связанную с моей нынешней профессиональной деятельностью. Разумеется, речь идет не о работе в архиве, а о той стезе, которую мне подсунули против воли. Если так – то мы договорились.

– Н-да, на собаку узко, на кошку широко. – Павел откинулся на спинку стула, задумчиво посмотрел на меня, подумал о чем-то, а после протянул руку. – Но – ладно. Идет.

– И еще, – прищурился я. – Долг мой будет не перед твоим Отделом, а лично перед тобой. На кладбище меня поведешь ты, умирать, если что, тоже будешь ты, потому и благодарность распространяется только на тебя. Не на Нифонтова, ни на упомянутую тобой прожорливую Мезенцеву, а именно на тебя.

– Не пойдет, – припечатал ладонь к столу оперативник. – У меня, дружище, работа такая, что сегодня я жив, а завтра уже нет. Так что…

– Убедил, – перебил его я. – Если случится такое, что тебя, не дай бог, ногами вперед вынесут, то мой долг перед тобой будет выплачен непосредственно начальнику Отдела. Как его зовут?

– Ровнин, – ответил Павел. – Олег Георгиевич.

– Вот он сможет прийти и предъявить мне счет. Он – и никто другой. Но лучше бы такого не случилось. Мне нравится с тобой общаться.

– И лучше, если про эту сделку вообще никто знать не будет, – добавил оперативник, снова протягивая мне руку. – Для нас обоих лучше.

Мы обменялись рукопожатием.

– Мне, наверное, надо еще что-то сказать, Луной поклясться? – предположил я. – Соблюсти формальности?

– Не-а, не надо, – взялся за новое пирожное Михеев. – Мы ударили по рукам, этого достаточно. Поверь, где надо – нас услышали.

– Лихо, – усмехнулся я. – Ладно, проехали. Когда думаешь меня на кладбище отвести? Хорошо бы поскорее, время поджимает.

– Да прямо сегодня и пойдем, – вытер салфеткой пальцы, испачканные в креме, оперативник. – У меня завтра-послезавтра заняты, мне не до тебя будет. Так что часиков в двенадцать ночи встретимся у главного входа на кладбище. Не опаздывай!

Я слегка опешил. Просто не ожидал столь скорого результата заключенной сделки, думал, что Михеев еще пару дней на приготовления возьмет или что-то в этом роде. А, оказывается, мы уже сегодня отправимся в гости к мертвым.

– Вот что важно, – хлюпнул кофе Павел. – Там, на кладбище, ты молчишь – я говорю, ясно? Рот открываешь только тогда, когда я разрешу это сделать. Ну или в той ситуации, когда не ответить нельзя. Никому о себе ни слова, особенно в тех случаях, когда кто-то захочет узнать твое имя. Никому никаких обещаний не даешь, никакие просьбы выполнять не берешься, как бы кто о том ни просил. Запомни накрепко – в мире мертвых понятия «жалость» и «справедливость» отсутствуют в принципе, зато выполнение правила «сказал – делай» доведено до абсолюта. Ты для неупокоенных душ возможность улизнуть из-под длани Хозяина хоть ненадолго. А если повезет – может, и вовсе навсегда. И им глубоко плевать на то, что именно ты станешь после ответчиком за этот побег. Усвоил?

– Предельно, – кивнул я. – Молчу, говорю тогда, когда надо, никого не жалею.

– И, может быть, нам повезет. – Оперативник допил кофе, перевернул чашку донышком вверх и поставил ее на блюдце. – Хотя – не факт. Тебе страшно?

– Есть немного, – признался я.

– А мне нет, – развел руки в стороны оперативник. – Раньше было, а теперь – нет. Атрофировалось со временем данное чувство за ненадобностью, что очень плохо.

– Почему плохо?

– Потому что когда уходит страх, притупляются инстинкты, – пояснил оперативник. – И в один недобрый миг из-за этого я допущу ошибку, которая меня погубит. Это наша профессиональная болезнь, Валера, добрая половина моих предшественников именно так головы и сложила. Теперь главное ухнуть в небытие в одиночку, не прихватив с собой кого-то из коллег, не хотелось бы по ту сторону жизни после испытывать бесконечные муки совести из-за этого.