Когда сняли швы, на шее — на этот раз уже с левой стороны — обнаружился бугорок новой опухоли. Увидев его, профессор Воробьев побледнел и набрал телефон патологоанатомической лаборатории, куда увезли на гистологию вырезанные из шеи ошметки. На следующий день у него на столе лежал мой приговор.

— Лимфома — это рак? — спросил я профессора.

— Только не надо нервничать. Наконец-то поставили правильный диагноз, это уже хорошо. А все остальное вам объяснят в отделении гематологии.

* * *

В полотняном мешочке моих непричесанных снов оставалось еще достаточно места, чтобы схоронить там лакомый кусочек ожидания. Пока я завязывал заветный мешочек крепким речным узлом, в памяти внезапно пробудился хрустальный колокольчик любимого голоса. Заслушавшись, я совсем забыл о своем маленьком секрете, а он, затейник, только того и ждал: выскользнул наружу, взмыл свечкой в небо — и вниз. Едва успел поймать его ртом. Никогда не думал, что ожидание бывает таким сладким...

Самолет вылетал рано утром. Такси примчало меня на улицу Марата, не успев развеять сладкий привкус сна. Окончательно проснулся я лишь после того, как увидел Лупетту. Она ударила мне в голову, как крепкий коктейль, обжигающий коктейль в тонком шерстяном бокале, разбавленный терпким аквамариновым шарфиком, с топиком из лучезарной улыбки. Залюбовавшись, я чуть не забыл поздороваться с мамой, которая выглядела намного моложе своих сорока с хвостиком лет.

Мы приехали в Пулково-2 раньше, чем следовало. Рейса на Рим на табло еще не было, и я предложил выпить кофе. Дамы сели за столик, а я встал в очередь в баре, не спуская глаз с Лупетты. Она что-то быстро говорила маме, и они то и дело заливались смехом. Казалось, что улыбались все вокруг, все, кто видел в этот час этих красивых и счастливых женщин. Я едва не пропустил свою очередь, и когда девушка за стойкой вежливо поинтересовалась: «Вам, пожалуйста?» — даже вздрогнул от неожиданности. «Один эспрессо и два капуччино», — ответил я, на миг упустив из виду хозяйку моего сердца. И тут произошло нечто необъяснимое. Возможно, я каким-то чудом попал в резонанс с взлетающим лайнером, который взвыл за окном зала отправления. А может, всему виной был критический недосып последней ночи. Нельзя исключать и того, что на самом деле вообще ничего не изменилось, и только теперь память прокручивает все последующие события в режиме Mute.

Проще всего было бы сказать, что мне заложило уши. Но это неправда. Ведь когда закладывает уши, ты слышишь звуки окружающего мира, только они доносятся до тебя как бы сквозь вату. Мне не закладывало уши, я просто потерял слух. Причем сразу и целиком, то есть взял и оглох. Правда, сначала я действительно подумал, что это какой-то глюк, который пройдет, как только я поставлю поднос с кофе на столик. Вот только до столика мне дойти не довелось. Я остановился на полпути, когда увидел, как Лупетта внезапно перестала смеяться и прикрыла рот рукой, уставившись на какую-то точку в зале. Проследив за ее взглядом, я заметил смутно знакомого человека с глазами, похожими на скарабеев, который черной тенью плыл (или все-таки шел?) через люминесцентный холл, быстро приближаясь к нам. Я уже где-то видел этого человека. Но его фамилия вылетела у меня из головы.

В таких случаях обычно признаются: все дальнейшее я помню, как в тумане. Но в моем примере никакого тумана не было. Скорее это напоминало пыль, строительную пыль, стоящую в воздухе, когда в доме идет ремонт. Но даже самая едкая пыль не должна была помешать мне как-то среагировать на случайную... случайную ли?.. встречу Лупетты и человека с глазами, похожими на скарабеев, которая перечеркнула все наши... всю нашу...

Я только одного не могу понять. Почему все это время я стоял и смотрел на них, как столп?! Почему не подбежал, не плеснул кофе в эти зудящие жучьи глаза, пока она не поверила тому, что он наговорил, пока не сказала мне прости-прощай, пока не ушла с ним в никуда, ты помнишь, я обещал беречь это, действительно, так теперь самое время, ну давай же мне руку, пошли, быстрее, быстрее, пропустите нас, пожалуйста, нам очень срочно, да-да, вот паспорта, ничего запрещенного, что металлическое, часы, ну конечно часы, сейчас, вот видите, чисто, сюда, нет, сюда, да, вдвоем, все в багаж, если можно, да, рядом, если можно, у окна, и вот уже доносится сладкий голос, напоминающий о кислородных подушках, стук сердца в ушах, рев двигателей в груди, я прижимаю ее потную ладошку к рукам и шепчу: «Закрой глаза, когда будем взлетать. Я хочу начать поцелуй на земле, а закончить на небе».

Я почувствовал, как мне ошпарило ноги, опустил глаза и увидел зеркальный поднос и нефтяную лужу кофе, в которой не отражалось ничего.

Я вспомнил фамилию «Уранов», и вакуум в ушах взорвался звонким металлическим голосом:

— Начинается регистрация билетов и оформление багажа пассажиров, вылетающих рейсом Эс. У шестьсот пятьдесят один в Рим.

* * *

Екатерина Рудольфовна накручивает на указательный палец прядку волос за ухом. На какой-то миг мне даже показалось, что она приняла мою историю близко к сердцу. Глупость какая! Наверняка она выслушивает эти байки по десять раз на дню. Если каждую начнешь принимать близко к сердцу, сам станешь пациентом, только другого отделения.

— Господи... Зачем они столько из тебя вырезали... и слюнную железу тоже... — Прядка стала накручиваться быстрее. — Хватило бы одного узла для биопсии... Если бы сразу попал к нам, все это можно было бы снять химией.

— А разве раковые опухоли не вырезают?

— Лимфома не лечится хирургическим путем. Только химиотерапия и в отдельных случаях — лучевая. Удаление лишь провоцирует развитие опухолевых клеток в других лимфоузлах... в чем ты сам прекрасно убедился...

— Я это... Только одного не пойму... Зачем... Почему они там... ну там, на Березовой, ошиблись... это же спе... специализированный онкологический диспансер... они же должны... как же они... Просто если б сразу сказали, все бы совсем не так было...

— Что я могу сказать? Сейчас сложно уже определить, почему. Не исключено, что разбухший лимфоузел стал давить на соседние органы, там началось воспаление, а они, когда брали биопсию, немного промахнулись и попали не туда...

— Немного промахнулись... Да... Я тоже это... немножко про... промахнулся...

— Ты мне тут смотри... Я тебе нашу статистику не дам испортить. Но чтобы поправиться, надо бороться, слышишь? Будешь бороться?

— Бороться? Ну да... да... конечно...

— Что-то мне не нравится твое настроение. Ты мне сначала таким оптимистом показался... Ну ладно, слушай меня внимательно. Мы решили начать твое лечение до того, как будет готов ответ трепанбиопсии... Раз она у тебя так быстро растет, время терять нельзя... Мы подошьем подключичный катетер, проведем четыре блока химиотерапии, а потом, если все пойдет как надо, еще два для закрепления. На это уйдет шесть—восемь месяцев с перерывами, в зависимости от того, как ты перенесешь леч... Ты меня слушаешь?

— Шесть—восемь месяцев.

— Это новый курс химиотерапии, называется EPOCH, до этого у нас был чуть-чуть другой — CHOP... Эй, ты еще здесь?