Примерно о том же почти ровно два столетия назад в стихе “На тленность” сказал Гавриил Державин – написал начерно всего восемь строк на аспидной доске, которую тогда, в силу отсутствия компьютеров, использовали для набросков. Написал и всего через три дня умер.

Дунаю свойственна двусмысленность. Это река великой немецкой идеи, обращенной Гитлером в шовинизм, река концлагеря Маутхаузен, мертвая вода, в которой топили евреев в Будапеште и Нови-Саде. Дунай – это и река спасения евреев, ведь по его живой воде только в 1938 году из Германии, Чехословакии, Польши, Австрии смогли перебраться в направлении Америки и Палестины почти десять тысяч беженцев. В конце 1939 года еврейские организации из Югославии организовали караван из трех пассажирских судов, на которых отправились вниз по течению еще около тысячи человек. Эту трагическую историю в деталях описывает сербский историк Ранко Яковлевич: поскольку у несчастных не было транзитных виз и не хватало средств на фрахт морского судна в Сулине, их вернули “на край света”, в маленький сербский городок Кладово. Пассажиры “транспорта Кладово” провели здесь почти год, дожидаясь возможности покинуть Европу, но многие дождались лишь смерти: война и нацистская оккупация пришли быстрее. До Святой земли сумели добраться лишь две сотни человек…

В 2008 году венгерский режиссер румынского происхождения Корнел Мундруцу успешно прокатил на Каннском кинофестивале фильм “Дельта”, на венгерском языке повествующий о бытии румынских низовий Дуная. Наряду с влюбленной парой, которая пытается построить в голубой протоке деревянный дом счастья на сваях, главный герой этой артхаусной ленты об отчуждении и инцесте – собственно Дунай, величаво оформляющий общий киноплан и показанный в верной холодно-сероватой гамме под резкую музыку virtuoso Феликса Лайко. Этот Лайко, венгр из Воеводины (мне доводилось слышать его скрипку в медно-духовом оркестре Бобана Марковича), исполнил в “Дельте” не только саунд-трек, но еще и основную мужскую роль, присоединившись к съемочной группе после внезапной смерти уже прошедшего все кинопробы Лайоша Бартока. Дельта реки задолго до премьеры фильма потребовала свою жертву.

Порочное влечение вернувшегося с европейского гастарбайтерского промысла на нищую родину Михаила к своей неказистой младшей сестре Фауне прочитывается на фоне живописной флоры дунайской дельты как протест против тупого мироустройства. Воспринимает этот протест и гармонирует с ним единственно вечная и бесконечная речная природа. Уставшего от унылого течения киножизни зрителя ждет естественный финал: реальные мужики-односельчане категорически не готовы смириться с чувствами Михаила и Фауны. Они являются на разборку с прелюбодеями всем миром на флотилии рыбацких лодок; прекрасный дом на воде не спасает от народного гнева, оказавшись избушкой на курьих ножках. Кстати, до того как почувствовать необычное влечение, Михаил и Фауна не виделись много лет. Вероятно, речь идет о ситуации, характеризуемой сексологами как genetic sexual attraction – кровосмешение, вызванное встречей после долгой разлуки; брат и сестра попросту не ощущают себя сиблингами. Режиссер Мундруцу нарушил этические запреты, описанные сто лет назад еще одним жителем долины Дуная, Зигмундом Фрейдом, в работе “Тотем и табу”.

“Дельту” мне пришлось воспринимать по-венгерски, поскольку не удалось достать копию фильма на другом языке. Плавное журчание непонятной мелодичной речи прекрасно дополняло кинокартинку. Из-за незнания ли венгерского языка или по другим причинам, но ключевыми мне показались “молчаливые” сцены фильма, например невыносимо медленное, выматывающее внимание производство стен речного дома. Все это снято стопроцентно лаконично, да еще статичной камерой: Михаил одну за другой неторопливо приколачивает сосновые рейки к горизонтальным каркасным балкам. Под грохот молотка неширокие доски постепенно закрывают от зрителя солнечный водный пейзаж. Между мной и Дунаем возникает глухая стена, The Wall. С таким настроением сколачивают гробы.

“Дельту” я обсудил с Андреем Плаховым, московским кинокритиком, который из тридцати последних Каннских фестивалей не пропустил, кажется, ни одного. Андрею фильм Мундруцу показался крепким примером центральноевропейского кино – недаром действие происходит в дельте Дуная, объединяющего этот регион так же, как объединяет Россию Волга: “Но это не духоподъемное объединение, а песнь декаданса и запретной любви. Упаднические духи задворок Европы по-прежнему витают над дунайской территорией, хотя она и числится теперь Европейским союзом”.

Через два года тот же режиссер привез на Каннский фестиваль другой артхаус, но уже не из сосновых досок. Картина “Нежный сын – проект “Франкенштейн”, сценарий которой Мундруцу написал по мотивам романа Мэри Шелли, получила во Франции не призы, а разгромную критику за претенциозность и творческую бессвязность. Обращение режиссера к образу Франкенштейна – вскоре после осмысления кровосмесительной Философии Дельты – наверняка чистой речной воды случайность.

Город Вуковар я пытался разглядеть, скрючившись в три погибели, через грязное стекло багажного отделения джипа, и Дуная поэтому почти не видел, ведь река оставалась ниже обреза автомобильного окошка. В апреле 1995 года я отправился из Загреба в Сербскую Краину по журналистским делам. Власти самопровозглашенной республики разрешения на поездку не дали, собственно, никто их и не ставил в известность о моем визите. УАЗ подразделения российских “голубых касок”, дислоцированного неподалеку от линии разграничения сторон, встретил меня на хорватском блокпосту в местечке Нуштар. По совету бывалого веснушчатого капитана я устроился на оружейном ящике за задними сиденьями, и минут через сорок тряской езды мы благополучно прибыли в расположение русбата в аэропорт Клиса.

Сербско-хорватская война (в Загребе ее называют “отечественной”, в Белграде – “войной в Краине”), в которой погибли с обеих сторон не меньше двадцати тысяч человек, к тому моменту продолжалась уже пятый год. Сербские сепаратисты, получавшие поддержку из Белграда, контролировали без малого треть территории Хорватии. Никто не скажет, какой по счету была эта война на Дунае с самого начала его времен, но уж точно не последней: еще через четыре года НАТО провело против “малой” Югославии операцию “Союзная сила” в наказание за неспособность режима Слободана Милошевича без массовых нарушений прав человека разрешить конфликт с албанцами в Косове. Хорватия, сама с боем вышедшая из южнославянской федерации, покончила с сербскими мятежниками силой, организовав в мае и августе 1995 года военные операции “Молния” и “Буря”. Сербское сопротивление – без внешней помощи – стало бесперспективным, и остававшийся под властью сепаратистов придунайский сектор в Восточной Славонии, Западном Среме и Баранье вместе с Вуковаром [65] сначала ненадолго попал под управление ООН, а затем мирным образом был реинтегрирован Хорватией.