Градова охватило такое отчаяние, что даже выступили слезы, и он закричал так, что испугался своего голоса.

– Но она же все равно умрет!

– Что значит умрет? Мы все когда-нибудь умрем. Но это не значит, что нас надо мучить перед смертью.

– Но она живет один день!

– Чепуха какая… Она живет, сколько живет.

– Но вы их тоже убиваете!

Григорий посерьезнел.

– Я коллекционер. Знаешь, это вопрос очень сложный. Философский. И, правда, неизвестно, где та грань, которую нельзя переходить. Может быть, я тоже делаю плохо, но, по крайней мере, я не причиняю им боль.

Григорий улыбался и гладил его по голове.

– Ну, Антоша, ну, успокойся… Ну, ты же не знал. Ты же правда не знал… А теперь знаешь и больше не будешь так делать.

Эта серая бабочка была последней в его коллекции. Он так и не узнал ее названия.

Потом, уже во взрослой жизни, вновь появилось знакомое желание увидеть бабочку, и он случайно забрел в Учколлектор. Там на полках стояли контейнеры с прозрачными крышками. Бабочки были профессионально упакованы и рассортированы по видам. Он выбрал несколько коробок и, смущаясь, прошел к кассе. Пока кассирша считала деньги, он начал рассказывать, что сынок уж очень интересуется, и вот приходится покупать, хотя Градова никто об этом не спрашивал. Но вскоре он понял, что готовые бабочки не будоражат душу: не было привычного азарта и момента узнавания. Он разглядывал их все реже и реже, а потом отвез на дачу и оставил на чердаке до лучших времен, которые так никогда и не наступили…

Филин сидел у себя в кабинете и что-то писал. Градов вошел и сел напротив. Тот поднял голову, внимательно посмотрел на Градова и понимающе улыбнулся:

– А вот и доктор Градов, усталый, но довольный. Тяжела жизнь Казановы… Ну, поделись уже, как прошла ночь любви?

– Без эксцессов. Сова, я тебя тут спросить хотел, как психиатра…

Филин удивился.

– Неужели психическая?

– Стасик, я серьезно. Меня тут попросили одного человека проконсультировать. Частным образом. К нам он идти отказывается. Мужчина сорока лет с небольшим, с очень странным анамнезом.

И Градов кратко и очень аккуратно, чтобы случайно не проговориться, пересказал историю Севчика.

Какое-то время Филин сидел в задумчивости.

– Говоришь, талантливый? Если талантливый, скорей всего голубой… Импотенты обычно бездарные… Невроз какой-то… Да еще он сам по себе гаденький…

– А это лечится?

– Что именно? Невроз еще как-то лечится… А подлая натура, увы, нет. Во всяком случае, это не входит в наши обязанности. Это дела иной канцелярии.

И он показал глазами на потолок.

Ему приснилось, что он стоит посреди поля и крепко держит сачок. Он чувствует, как в сачке бьется бабочка, которую он только что поймал. Удары ее крыльев больно отдаются в голове, и вдруг он понимает, что совершил что-то непоправимое. Он торопливо расправляет сачок, тот не слушается, и замирает сердце от мысли, что бабочка запуталась, сломала крыло, и уже никогда не сможет взлететь. Это он, Антон Градов, запретил ей летать, и уже ничего нельзя отыграть назад. Он бормочет:

– Ну что ты, глупая, ну вот же выход… Ну, не бойся ты, вот, вот…

Он выворачивает сачок наизнанку, и вот она свободна.

Бабочка замирает, не в силах осознать нежданную свободу, и вдруг невесомо отрывается от поверхности и плавно взмывает ввысь…

Он проснулся счастливым, но тут же вспомнил о Мане, и навалилась необъяснимая тяжесть, как будто он в чем-то виноват перед ней, и сам не знает в чем. Он скучал по ней, когда они подолгу не виделись, и чувствовал ее мгновенный восторг при каждой встрече. А потом все затягивала воронка тягучих разговоров, которые, он знал, ей необходимы. Недавно разговорились о детях. Маня сказала:

– А ведь это неспроста, Градов! У тебя Алена, то есть Лена, а у меня Алина, то есть Лина. Разница всего в одну букву.

Градов смущенно кашлянул.

– Неа, моя не Лена, а Алла. Наташе это имя страсть как нравилось. А Аленкой уже я ее прозвал.

Маня так явно расстроилась, что Градов долго корил себя за болтливость. Вчера она опять была подавлена, рассказывала, что Петя напился и лежал под дверью как животное. Ей было страшно на него смотреть, и снова вернулось отчаяние. Он пытался объяснить ей, что это самый банальный мужской шантаж и не надо на него поддаваться, иначе она разрушит себя и ему не поможет.

– Ты не знаешь, какие они дела крутят. Я бы этого Васильчука убила! Честное слово! А Петя? Я не понимаю, ему что, денег мало?

– При чем тут деньги? Ему нужны не деньги, а азарт недозволенности. Ему неинтересно, когда все по-честному. Так каждый может.

Она задумалась и, казалось, начала успокаиваться. Градов давно заметил, что есть женщины, которые легко поддаются психотерапии. Их достаточно похвалить, и они мгновенно исполняются сознанием своего величия и забывают о своих проблемах. С Маней все было наоборот. Чем больше ее хвалили, тем виноватее она себя чувствовала. Ее гипертрофированная мораль не позволяла ей раскрыться, и поэтому она всегда делала выбор в пользу полумужчин. Так она искупала вину за свое мифическое счастье. Как сломать запрограммированность судьбы, которая случилась еще тогда, когда такого слова не существовало. Этого он не знал.

– Антон, но он же пропадет без меня!

– Не пропадет. Ему не нужна твоя благотворительность.

– А что нужно?

– Любовь… Но ты же его не любишь…

Она опустила голову и была очень несчастная в этот момент.

– А что же делать?

– Отпустить его… Ты как бабочка, которую прикнопили булавкой, и она думает, что живет, а на самом деле умирает…

– А кто прикнопил?

– Злые дяди…

– А булавку можно вытащить?

– Не знаю… Но надо пробовать. Всегда надо пробовать изменить жизнь.

– А может, будет еще хуже?

– Может, будет. Тогда ты опять изменишь. Но то, что сейчас плохо, ты знаешь точно. Главное, дать себе шанс.

Она совсем сникла, как маленький испуганный ребенок.

– Я боюсь. Мне трудно себе разрешить? Может, я не имею такого права. Если бы кто-то другой разрешил мне…

– Ну, тогда я тебе разрешаю.

Она мгновенно ожила. Даже глаза стали другими. Положила ему голову на плечо.

– Расскажи мне еще что-нибудь хорошее…

– Про кого?

– Про меня… Сейчас мне хорошо, но я боюсь, что уйду и опять начну себя казнить.

– Да расслабься ты, Мань! Вот такая ты уродилась. Не можешь не жалеть, не можешь не казниться. Как ты можешь измениться? А уж тем более как я могу тебя изменить? И надо ли тебя менять? Менять можно приобретенные аддикции, если ты алкоголик или наркоман, и то это крайне трудно, но это хотя бы не врожденное. У меня бабушка была, Маня, я второй такой не встречал. Вот у нее не могло быть женского счастья. Она, правда, его и не ждала. А может, ждала, я уже ни в чем не уверен. Теперь уж не спросишь. Хотя даже если бы я ее тогда спросил, ей бы нечего было ответить. Так что рассчитывать можно только на везение. А что, я не исключаю такую возможность! Ивана-царевича с кого-то писали. Герой как раз для тебя, для того, кто хочет осчастливить других. Вот к таким приходит Иван-царевич и сам осчастливливает, потому что именно такую он и искал. А ей это награда за бескорыстие.