Мария стояла на заснеженном перроне вокзала среди немногочисленных пассажиров, ожидавших посадки на поезд Асино – Томск. Ей показалось, что люди стараются к ней не приближаться и нарочито обходят её стороной. Так оно и было. В небольшом населённом пункте, совсем недавно бывшем деревней Ксеньевкой, знали семью Железновых. Как знали то, в честь кого был назван недавно образованный посёлок. Звуки стрельбы, доносившиеся от находящегося в пяти минутах ходьбы дома заместителя начальника Томскасинлага, с одной стороны, не на шутку встревожили пассажиров, с другой стороны, обострили и без того не малое внимание к Марии.

Девушка была готова броситься на звук перестрелки. Уже не только для того, чтобы узнать причину выстрелов, но и для того, чтобы вырваться из потоков нездорового любопытства, устремлённого к ней со всех сторон. И тут она увидела приближающегося незнакомого молодого человека в гражданской одежде.

– Далеко собрались, Мария Павловна? – подойдя, с улыбкой поинтересовался незнакомец. – Пройдёмте-ка со мной, – миролюбиво и от этого особенно пугающе предложил он.

Мария почувствовала, что ноги её не держат. Схватившись за протянутую к ней руку, точно боясь упасть, присела на чемодан. Прислушиваясь к наступившей тишине, казалось, почувствовала, что дома у неё произошло нечто непоправимое и ужасное. Беспомощно глядела на людей, образовавших большой молчаливый круг, в центре которого она сейчас находилась. Подняла глаза к небу навстречу летевшим сверху крупным снежинкам. Боковым зрением захватила вокзальную вывеску над входом в здание. И уже глазами другого человека, через лёгкую завесу падающего снега, перечитала знакомые с детства слова… «Вокзал» – крупными буквами. Ниже, буквами помельче: «Станции»… Затем совсем крупно: «АСИНО». «Томской железной дороги», – дочитала она глазами, полными слёз.

1944 год. Август – сентябрь. Суздаль. Москва

События весны и лета тысяча девятьсот сорок четвёртого года были чрезвычайно ответственными и напряжёнными для генерал-лейтенанта Суровцева. Отдел, созданный при оперативном управлении Генерального штаба, работал не покладая рук.

Заместитель Суровцева генерал Кудрявцев и несколько офицеров из расформированной особой группы маршала Шапошникова вспомнили и ввели рабочий режим лета и осени сорок первого года. Когда жили на казарменном положении и спали не более четырёх часов в сутки. В стратегическом плане работали над обеспечением скрытности подготовки к операции «Багратион» по освобождению Белоруссии и по дезинформационным мероприятиям по её обеспечению.

К исходу третьего года войны дезинформация стала настоящим искусством, превратилась в сложную многоярусную, многомерную и много чего в себе таящую систему. Где последовательность, а часто своевременность действий стали обязательными условиями и факторами успеха. Никто не отменял и систематизацию поступающей разведывательной информации. Так или иначе, подразделение справилось с поставленной ему задачей, и к началу лета противник был убеждён, что наступательные операции советские войска вот-вот начнут на Украине и никак не в Белоруссии.

Новым в работе оказалось вдруг то, что всё чаще и чаще приходилось работать с информацией по союзникам. Так отдельной запиской на имя начальника Генерального штаба маршала Василевского Суровцев, основываясь на данных разведки, пришедших из Финляндии и Англии, назвал дату начала высадки десантов союзников в Нормандии. Шестое июня. Об этом было доложено в Ставку. Ставка тут же в очередной раз потребовала у Генерального штаба спрогнозировать ход боевых действий на побережье Франции. Прогноз гласил: «Англо-американские войска в ближайшие месяцы не способны провести какие-либо крупные стратегические наступательные операции против германских войск». Но и не это было главное.

– Англичане будут добирать массовыми бомбардировками немецких городов и подрывными, революционными методами внутри Германии, – заявил генерал Суровцев маршалу Василевскому.

– Вы о чём? – удивился маршал. – Какие подрывные и революционные методы?

– По имеющимся у нас данным, среди немецкого генералитета зреет антигитлеровский заговор. Я уже об этом сообщал…

– Ну, это не наша епархия, – отмахнулся маршал, – пусть политики с дипломатами разбираются.

Советская операция по освобождению Белоруссии, получившая название «Багратион», началась через семнадцать дней после начала англо-американской операции «Оверлорд». И меньше чем через месяц, двадцатого июля, когда стало ясно, что англичане с американцами действительно «не способны провести крупные стратегические наступательные операции», состоялось неудачное покушение на Гитлера.

Водитель гнал машину в сторону столицы почти на максимальной скорости. Бдительный Черепанов, сидевший рядом, несколько раз предупредительно похлопывал его по колену. Что означало «сбавить скорость». На какое-то время автомобиль замедлял движение, пока с заднего сиденья не раздавался строгий голос Суровцева. Произносил он всего лишь одно слово:

– Опаздываем.

Ангелина с укором поглядела на мужа и, принимая сторону помощника генерала, решительно сказала:

– Двадцать-тридцать минут ничего не решат…

– Прекратите дёргать водителя! Оба. Иначе поедете в Москву на попутках, – в несвойственной ему манере вдруг повысил голос Сергей Георгиевич.

– Извини, пожалуйста, – коснувшись ладони мужа, тихо сказала Ангелина.

У Суровцева были все основания с неудовольствием посмотреть на супругу. Ей излишне было объяснять, что в условиях войны иногда и секунды решают всё или почти всё. Именно поэтому ехать в Суздаль для встречи с Паулюсом, с которой они сейчас возвращались, у него не было ни малейшего желания. Не было и времени.

В ходе боёв за Белоруссию пришлось быстро импровизировать. И сейчас, может быть, именно в эти минуты, продолжалась крупная радиоигра по дезинформации противника, который поверил, что в белорусских лесах, в тылу наступающих советских войск, героически сражается в окружении крупное немецкое соединение под командованием подполковника Герхарда Шерхорна.

Операцию, получившую название «Березино», проводили совместно диверсионно-разведывательное управление Судоплатова и специальный отдел при оперативном управлении Генштаба, возглавляемый Суровцевым. Произошло то, чего Сергей Георгиевич добивался целый год: противник уподобился больному человеку – алкоголику или, точнее сказать, морфинисту. Попав в зависимость, в данном случае от поставляемой ему информации. Отсутствие таковой для него сейчас являлось не просто болезненным, а смертельно болезненным. В этот момент неприятель был готов принять любой суррогат, лишь бы хоть ненадолго избавить себя от подобия тяжкого похмелья и наркотической ломки…

Обстановка требовала присутствия Суровцева в Москве. А вместо этого несколько часов тому назад ему приходилось вести почти досужие разговоры с пленным фельдмаршалом, который, как выясняется, очень долго соображал и с опозданием больше чем в год понял то, что должен был понять при первых встречах: советское руководство не собиралось и не собирается делать из него банального шпиона. И только теперь, когда гестапо расстреляло две сотни немецких генералов и офицеров, причастных к неудачному покушению на Гитлера, он, Паулюс, выразил желание разговаривать откровенно.