Очень трудно поверить в чуждые нашему разуму нанотехнологии. Машины в атомном масштабе выглядят дико, еще более загадочно, чем жизнь на других планетах в научно-фантастических романах. Для нас нанотехнологии – это что‐то из будущего. Что‐то восхитительное, совсем новое и даже немного пугающее. Однако в них нет ничего нового и недоступного пониманию, это старо, как мир. Это мы, огромные создания, – новые, загадочные и чужеродные. Мы – новинка гигатехнологии (гига – с позиции наших генов), нам всего‐то сто миллионов лет. В основном вся жизнь строится в наномире мельчайших частиц (нано – с нашей точки зрения), в мире белковых молекул, изготовленных по кодированным инструкциям ДНК и регулирующих взаимодействия между другими молекулами.

Отложим нанотехнологии на будущее. Вернемся к главной идее этой и предыдущей глав. Гены слона и человека, как и гены вируса, можно сравнить с компьютерной программой “Скопируй меня”. Гены вируса – это закодированные программы, которые, если им повезет внедриться в слона, начнут диктовать: “Клетки слона, копируйте нас”. Гены слона говорят: “Клетки слона, сделайте все вместе нового слона, запрограммируйте его так, чтобы он вырос и наделал еще больше слонов, каждый из которых будет запрограммирован на копирование нас”. Принцип тот же. Та же программа “скопируй меня”, только непрямая и более разветвленная, чем другие. Лишь программы-паразиты могут позволить себе краткость, поскольку для выполнения своих команд они используют готовые механизмы. Гены слона – в большей степени параллельная паразитирующая подпрограмма, чем самостоятельная программа. Они подобны огромной колонии поддерживающих друг друга и действующих сообща вирусов. Отдельно взятый ген слона играет не более важную роль, чем ген вируса. Каждый из них делает свое дело в коллективном строительстве механизма, необходимого всем для исполнения программы. Каждому хорошо в большом, едином сообществе. Генам вируса тоже хорошо в дружной команде генов слона, но они ничего не отдают взамен. В противном случае это были бы гены не вируса, а слона. Иначе говоря, в каждом организме есть общественно-полезные гены и вредители. Вредителями мы называем гены вируса и другие типы паразитирующих генов. Полезные члены сообщества – это гены слона (человека, кенгуру, платана и прочие). Но сами по себе гены, как хорошие, так и плохие, гены вируса и наши родные гены – это просто инструкции ДНК, и все они, каждый по‐своему, прямо или обиняками, коротко и ясно или многословно, выражают одно: “Скопируй меня”.

Мы прошли немалый путь и наконец возвращаемся к самой запутанной из всех моих тем – к теме фиги. То, что я сейчас скажу, на первый взгляд, может показаться еще одной дурацкой шуткой в духе того злополучного лектора, над чьими идеями я иронизировал в первых строках книги. Фига, или инжир, – не плод, а вывернутый наизнанку цветущий сад. Она выглядит, как плод. У нее вкус фрукта. В меню нашего сознания фига принадлежит к разделу плодов, и антропологи отводят ей определенное место в структуре смысловых связей. Однако это не плод, а закрытый сад, висячий сад, одно из чудес света. Не хочу, чтобы мои слова об инжире повисли в воздухе эдакой красивой сентенцией, смысл которой могут уловить только самые проницательные умы, а простые люди останутся в недоумении. Вот что я имею в виду.

Искать смысл следует в эволюции. Путь к современной фиге лежит через цепочку промежуточных видов, менявшихся медленно и постепенно, начиная с совершенно не похожих на нее предков. Представьте себе покадровую съемку. Первый кадр – разрезанный пополам знакомый нам инжир с современного дерева, который положили на лист картона и сфотографировали. На втором кадре – такой же инжир, снятый сто лет назад. Продолжаем – столетие за столетием, инжир за инжиром, кадр за кадром, минуя те фиги, что ел Иисус Христос и собирали в садах Семирамиды рабы Навуходоносора, те, что росли в Земле Нод к востоку от Эдема, те, что хоть как‐то скрашивали недолгую и несладкую жизнь человека прямоходящего, человека умелого и малютки Люси из племени афарских австралопитеков; идем дальше – в доземледельческие времена, к диким лесным фигам и в еще более ранние эпохи. Теперь отсмотрим ленту и пронаблюдаем за превращением знакомой нам фиги в ее далекую предшественницу. Какие метаморфозы мы увидим?

Безусловно, по мере продвижения вглубь веков она сжимается – по сравнению с древними мелкими и твердыми дичками окультуренный инжир стал более объемным. Однако это лишь внешнее отличие, тоже достойное внимания, но оно произошло уже за первые несколько тысяч лет нашего экскурса в историю. Досмотрев кино до событий, происходивших миллионы лет назад, мы заметим гораздо более радикальные и впечатляющие изменения. “Плод” раскрывается. Крошечная, почти незаметная дырочка на макушке фиги набухает, становится все больше и расширяется до тех пор, пока не получится чаша. Посмотрите внимательно на поверхность чаши, и вы увидите на ней мелкие цветочки. Сначала чаша достаточно глубокая, но, по мере нашего продвижения назад во времени, она становится все мельче и мельче. В какой‐то момент она может стать похожей на подсолнух, ведь подсолнух тоже на самом деле состоит из сотен плотно упакованных в ложе цветков. Но вот стадия подсолнуха пройдена, и чаша выворачивается наизнанку, так что цветки оказываются на внешней поверхности, как у тутовой ягоды (инжир принадлежит к семейству тутовых). Смотрим дальше – после стадии тутовника цветочки разделяются, это уже напоминает гиацинт – хотя гиацинт не имеет никакого отношения к фиговому дереву.

Не слишком ли натянуто и претенциозно сравнение одиночной фиги с целым “запертым садом”? Мы же не назовем гиацинт и тутовую ягоду открытым садом. У меня есть оправдание получше, чем ссылка на “Песнь песней”. Взгляните на сад глазами насекомых, которые опыляют там цветы. В нашем понимании, сад – это обширная площадка, засаженная цветами. Для крошечных опылителей инжира внутренность одного плода – это целый сад, пусть и небольшой, вроде палисадника. В нем растут сотни карликовых цветков, мужских и женских, каждый со своими крошечными органами. Более того, для малюсеньких опылителей фига – самый что ни на есть закрытый и самодостаточный мир.

Опылителей чисто технически можно считать осами. Они все принадлежат к одному семейству Agaonidae (агаонида), и они очень маленькие, настолько маленькие, что их не разглядеть без увеличительного стекла. Говоря о том, что агаониды являются осами “чисто технически”, я имею в виду, что они совсем не похожи на черно-желтых полосатых налетчиц, атакующих летом вазочки с вареньем, однако имеют с ними общих предков. Осы, принадлежащие к роду Blastophaga (бластофаги, наездники инжирные), опыляют цветки инжира (рис. 10.1). Почти каждый вид фиговых деревьев, а их более девятисот, опыляется осами своего вида и на протяжении всей эволюции, с тех пор как каждая такая пара разошлась со своими соответствующими предшественниками, не меняет генетических партнеров. Осы полностью зависимы от фиг в плане питания, а фиги – от ос в плане опыления. Если их разъединить, ни те, ни другие долго не проживут. Пыльцу переносят только самки бластофаг, которые покидают отчий инжир. Как вы, наверное, догадываетесь, внешне они похожи на обычных ос, уменьшенных до предела возможного. Самцы, в отличие от самок, не имеют крыльев, поскольку рождаются и умирают в темном, замкнутом пространстве одной фиги; даже не верится, что это вообще осы, пусть особенного, как и их самки, вида.