Макрон вытянул губы и скривился:

– Думаешь, Тигеллин будет убийцей?

– А кто ещё? Зачем иначе было убирать Луркона? Они хотели приблизить Тигеллина к императору. Именно так оно и должно быть. А когда наступит нужный момент, когда обстоятельства будут им благоприятствовать, Тигеллин нанесёт удар.

– Но это ж ему так просто не пройдёт! – сказал Макрон. – Его же убьют на месте. Или схватят и станут допрашивать.

– А это уже не будет иметь никакого значения. Клавдий будет мёртв, начнётся хаос, неразбериха… И вот тогда начнут действовать остальные заговорщики. Направят в город преторианскую гвардию, чтобы взять контроль надо всем и всеми, потом объявят об установлении нового режима под руководством Освободителей. Так оно и будет, готов спорить на что угодно, – мрачно заключил Катон.

Как это часто случается в апреле, ночью с запада вдруг налетела жуткая гроза, и в течение двух последующих дней и ночей небо над Римом застилали зловещие чёрные тучи. Улицы были погружены в сплошной полумрак, и лишь изредка их озаряли мгновенные вспышки молний. Сверху лились потоки дождя, капли стучали по черепичным крышам, били в оконные ставни, лупили по мостовым. По улицам и переулкам столицы мчались стремительные потоки воды, смывая грязь и могучими струями сливаясь в дренажные колодцы, по которым попадали в Большую Клоаку, извивающуюся под центральными районами Рима, прежде чем сбросить своё содержимое в Тибр.

Всё население города попряталось по домам, и в течение двух дней все улицы были пусты, никаких толп изголодавшихся бедняков, хищно рыскающих в поисках объедков, видно не было. Император и его семья в городе тоже не показывались. Они оставались во дворце, а преторианцы когорты Бурра по очереди маршировали из лагеря во дворец под секущим дождём, плотно завернувшись в плащи. Несмотря на то что эти плащи были пропитаны животным жиром с целью сделать их непромокаемыми, дождевая вода находила себе дорогу сквозь них и лилась на туники и плоть гвардейцев, пока они, дрожа от холода, стояли в карауле, пока их не сменяли товарищи, после чего им приходилось маршировать обратно в казармы преторианского лагеря.

У Макрона и Катона не было никакой возможности посетить явочную квартиру и проверить, нет ли там для них записки, поскольку новый центурион шестой центурии запретил своим людям покидать лагерь даже в свободное от службы время. На своём первом утреннем построении, уже в качестве нового командира, Тигеллин объявил, что дисциплина в центурии упала и солдаты при его предшественнике слишком разболтались. Поэтому теперь он вводит ещё и вечернее построение и дополнительные строевые занятия помимо их обычной сторожевой службы во дворце. Новый опцион также наслаждался своим новым положением и вовсю командовал, подражая Тигеллину. Сам же Тигеллин переехал в квартиру Луркона и предоставил Катону с Макроном самим управляться с Фусцием, который теперь распоряжался всем в помещении их секции – именно он решал, когда тушить на ночь лампу, именно он выбрал себе отдельные крючки, на которые теперь только он один мог вешать своё снаряжение.

Макрон прилагал все усилия, чтобы сдерживать кипевшее в нём раздражение. А Катон тем временем пытался разгадать тайну пропавшего зерна. Он вновь и вновь обдумывал все подробности обыска, который они с Макроном провели на складе, а также информацию, полученную им в гильдии торговцев зерном и от писца в конторе Гая Фронтина. Как могло исчезнуть такое огромное количество зерна, не оставив никаких заметных следов? Это была неразрешимая загадка, и Катон думал над нею, пока чистил и полировал своё снаряжение и развешивал для просушки плащ и тунику на сушилке над небольшой жаровней в комнате их секции. А Макрон тем временем каждый вечер уходил – исполнял наложенное на него взыскание, чистил солдатские сортиры, расположенные возле внешней стены лагеря.

На третий день гроза наконец ушла, оставив после себя чистое голубое небо, и вскоре солнце уже начало согревать крыши и улицы Рима, отчего вверх устремились потоки испарений, крутясь в воздухе, прежде чем раствориться и исчезнуть. На улицах начали появляться люди, и снова к воротам города потянулись повозки с трупами тех, кто умер от голода или болезней, неизлечимых в их ослабленном состоянии. Трупы эти лишь прибавлялись к сотням таких же несчастных, кого укладывали в бесчисленные массовые захоронения вдоль всех дорог, ведущих из Рима.

Из дворца сообщили, что император со своей свитой намерен предпринять инспекционную поездку на Альбанское озеро, чтобы проверить ход тамошних инженерных работ и подготовку к предстоящему представлению. Бурр отдал команду пятой и шестой центуриям построиться и приготовиться к маршу, и Тигеллин промчался по казарме, выкрикивая распоряжения своим людям. Солдаты всех секций выбрались наружу, на ходу застёгивая наплечные ремни и проверяя панцири. Когда все были готовы, Тигеллин отдал команду «смирно» и обошёл все шеренги, проверяя всех и вся, ругая солдат за малейшую оплошность, а Фусций, следуя за ним, фиксировал на восковой табличке все «преступления и наказания». Когда осмотр был завершён, Тигеллин отошёл на несколько шагов назад и, уперев руки в боки, критически осмотрел всё подразделение, теперь оказавшееся под его командой.

– Многие из вас, несомненно, всё ещё гадают, что же такое случилось с центурионом Лурконом. Насколько это касается вас, он мёртв. Насколько это касается его самого, он также может считать себя мёртвым. Во всяком случае, он станет таковым, как только попадёт в руки трибуна Бурра. – Тигеллин сделал паузу. Некоторые солдаты захихикали. А он снова набрал в грудь воздуху и продолжал: – Теперь я ваш центурион. Я намерен всем подавать пример, я сделаю нашу центурию лучшей во всей преторианской гвардии. Это означает, что вам со мной придётся туго. Я буду с вами сурово обращаться. Я установлю железную дисциплину. И у меня в центурии будут самые подготовленные и лучше всех экипированные солдаты, и появятся герои, если потребуется. И любой, кто не справится со своими обязанностями, не будет соответствовать установленным мною стандартам, пусть лучше сразу подумает о переводе из гвардии в какое-нибудь менее престижное соединение. А если он всё же предпочтёт остаться, тогда я его просто сломаю. Это понятно?

– Да, господин! – вразнобой ответили гвардейцы.

– Не слышу ответа, будь я проклят! – заорал Тигеллин. – Бормотание какое-то, а не ответ! Я спросил, это понятно?

– Да, господин! – проорали солдаты все разом, и этот выкрик эхом отразился от стены казармы напротив.

– Вот так-то лучше. – Тигеллин кивнул. – Вы уже доказали императору, насколько вы хороши в бою. И он почтил нас, назначив наше подразделение в свою личную охрану. И я намерен сохранить эту честь на всё предвидимое будущее. Вот так, господа. Когда бы император ни покидал свой дворец, я желаю, чтобы его сопровождали и охраняли мои люди. Я желаю, чтобы мы оставались его первой и последней линией обороны. Мы будем его щитом и мечом, всегда рядом с ним. И он будет продолжать верить в нас, доверять нам свою жизнь и жизнь членов своей семьи. Мне едва ли нужно напоминать вам, как благодарны бывают императоры по отношению к тем, кто хорошо им служит. Так что достойно выполняйте свой долг, и мы все от этого только выиграем. Смотрите, не подведите меня! – Он прошёлся взглядом по шеренгам, потом повернулся к Фусцию: – Это всё. Построй людей у главных ворот, опцион, и пусть они будут готовы к маршу.