— Я приведу вам настоящего виновника. Он сделает добровольное признание. Вы можете доложить в высшую инстанцию, что дело успешно раскрыто. Перестаньте, Рита, добиваться победы надо мной! Помогите мне!

— Послушайте, Шильф! — восклицает Рита. — Чего вы от меня требуете?

Комиссар отстраняет трубку от уха, чтобы отереть лоб и щеки. Публика приходит в движение, некоторые уже подошли к лестнице, ведущей на галерею. Шильф наклоняется и поднимает с пола портфель, который стоял у него зажатый между ног.

— У вас намечено что-нибудь уже на сегодняшний вечер?

— Разумеется, нет.

Оба ангела плавно поднимаются по лестнице. Шильф заходит за колонну.

— Мне тут нужно еще закончить одно дело, — говорит он. — Не предпринимайте ничего. И будьте наготове.

— Еще один вопрос. Ваше видение этого дела связано как-то с больницами?

— Ни в малейшей степени.

— Тогда до свидания!

Комиссар прячет трубку в брючный карман и ждет, когда все зрители войдут в зрительный зал. Затем сам предъявляет билет и тоже заходит.

Внутри темно. Никаких кресел. Зрители стоят тесно под сводом светящегося голубым светом купола и смотрят вверх, запрокинув головы. Учительница, пришедшая со своим классом, говорит хихикающим детям, чтобы все садились на пол, потому что дети не могут подолгу удерживать равновесие в темноте. Протискиваясь через толпу, комиссар замечает, что у него тоже возникают с этим трудности. Над головой у него на искусственном небе начинает вращаться гигантская спираль. Е = mc2 проносится астероидом по небосводу. Дети поднимают восторженный визг и пригибают головы.

— Мы все — одновременно актеры и зрители великой драмы бытия, — произносит мужской голос вступительные слова, открывающие шоу.

Шильф отыскал своих двух ангелов и стоит сейчас прямо у них за спиной. Каждый раз, когда тот, что выше, двигает плечами, от его гладких волос поднимается облако благоухания. Совсем другое, чем у Юлии. Еще сладостнее. Аромат, напоминающий липовый цвет, от которого из глубин забвения всплывают канувшие картины. Вот, думает Шильф, мое новое прошлое. О нем я буду думать, уходя. Мужчина, женщина, взволнованный мальчик с лицами, обращенными в пространство Вселенной. Может быть, поглаживание по спине, сцепленные пальцы, округлость детской головы, как раз помещающейся во впадину его ладони. Шильф чуть было не дотронулся до обоих объектов наблюдения и лишь в последний момент успел отдернуть руки. Почти вплотную к нему впереди стоят два человека, чье будущее лежит на его ответственности. Судьба свела их в крохотной точке на поверхности земной коры.

«Кончилось время бездумного житья, подумал комиссар», — думает комиссар. На последних метрах нельзя относиться к жизни как к башмаку, которого ты не замечаешь, пока он не жмет.

На секунду Шильфа охватывает такое счастье, что хочется плакать. Но, разумеется, он, как и все люди, давно уже променял способность плакать на потребность мстить. Он ясно понимает, что ни для кого уже не создаст домашнего очага. В его власти только наказать того, кто посмел разрушить такое драгоценное достояние, как домашний очаг. Комиссар делает шаг назад; ему приходится следить за тем, чтобы не падать вперед. Он чувствует, как бьется пульс внутри птичьего яйца, и чувствует, как работает второй закон термодинамики, чтобы развеять его самого и его дело путем перехода в состояние нарастающего хаоса. Скоро у него не останется никаких сил и он уже ничего не сможет противопоставить распаду. Его задача собраться для последнего усилия. Еще полдня, еще одна ночь. Последняя попытка навести в чем-то порядок. Оба ангела стоят, взявшись за руки. На макушках у них вспыхивают отблески картин, изображающих столкновение ускоренных элементарных частиц.

— Наблюдение, — говорит из микрофонов мужской голос, — отбирает из всех возможных процессов тот, который действительно имел место.

— Я здесь, — говорит Шильф.

Спина Майки напрягается, и она медленно оборачивается назад.

— Я знаю, — говорит она.

Яркая вспышка на экране озаряет зал белым светом. Лицо Майки проступает с детальной отчетливостью: холодноватое и непроницаемое, как передержанная фотография. Оборачивается и Лиам. Его глаза похожи на твердые кусочки голубого пластика. Узнав комиссара, он демонстративно поворачивается к нему спиной.

— Я считаю возмутительным, что вы ведете за нами слежку.

— Но я вовсе не веду за вами слежку! — приглушенно восклицает комиссар.

— Никакой элементарный феномен не является реальным феноменом, — произносит мужской голос, — пока он не стал фактом наблюдения.

Под куполом разгуливает мультяшный кот. Дети громко радуются, лес рук вытягивается над чащей людского кустарника.

— Я хотел спросить, как вы поживаете.

Майка беззвучно смеется:

— Уходите! С нас уже совершенно нечего взять!

Кота закрывают в ящике. Шильф уже знает, что будет дальше. Про кота Шрёдингера он тоже прочитал в Интернете. Пока никто не может заглянуть в ящик, кот одновременно и мертв и жив. Это называется состоянием суперпозиции. В глазах Майки он и Рита тоже образуют такую суперпозицию. Майка не видит разницы между комиссаром и комиссаршей. Полицейская работа есть полицейская работа. Бесполезно было бы объяснять ей, что не его вина в том, как обращаются с Себастьяном. Что он, напротив, избавил его от унижений предварительного заключения. Скажи он это, Майка тем более сочла бы его лгуном.

Лихорадочное тиканье каких-то часов дергает Шильфа за нервы. Прислушавшись, он с облегчением понимает, что на сей раз тикает в микрофонах, а не в его голове.

— Насчет того, что проводили домашний обыск, я очень сожалею, — произносит он наконец. — Я должен извиниться за мою коллегу.

— Какой такой домашний обыск? — спрашивает Майка.

— Вы ничего об этом не знали?

— Со вчерашнего дня меня не было в квартире.

— Так значит, — говорит Шильф, холодея от объявшего его ужаса, — так значит, вы его бросили?

— Он выбросил нас из головы и из сердца. А мы просто выселились из квартиры. По сравнению с ним — всего лишь формальность.

— Нет, — возражает Шильф. — Вы ошибаетесь. Себастьян бы никогда…

— Господин комиссар, — шепчет Майка, придвигаясь к нему головой, чтобы не услышал Лиам, — мой муж убил Даббелинга?

— Да.

— Спасибо, — отвечает Майка и отворачивается. — Хорошо услышать ясный ответ.

— Он этого не хотел.

— Ничего никогда не делается без желания.

— Его шантажировали.

— И вы ему верите?

— Странно, да? А притом это вы с ним женаты. Не я.

— Верю я или нет, уже не играет роли.

— Вы снова ошибаетесь.