– Погоди. Ведь я женился, разве нет? Ээээ… недавно?

– Нет, вроде. – Она задумалась, будто припоминая, и всплеснула руками. – Да что ж ты меня путаешь! Неужели бы я забыла, если бы мой сын женился?

Хлопнула дверь соседской комнаты, оттуда выплыла Лина в халатике:

– Кто женился?

– Вот, Лаврику приснилось, что он женился.

– О-о-о! Какие нам сны снятся! И на ком?

Лавр не ответил, думая о своём. Похоже, в этом мире он не женат. Может, и впрямь приснилось? Нет, нет, Зина точно была. Он же помнил поездку в южный Муром, лодку, сеновал… Графские развалины… Да, он помнил об этом! Даже рассказывал о Зине Стасу в Луцке, а потом в Америке! Значит, не приснилось. А когда он женился, то на свадьбе говорили с друзьями о сути времени! Надо будет взять бумагу и попытаться вспомнить, кто эти друзья, с именами, да и встретиться с ними со всеми. Кстати, о бумагах: ведь прежде, чем он попал ко князю Василию, он смотрел на кухне какие-то бумаги.

– Мам! Я пока не уснул, бумаги были на столе. Тетрадки с расчётами. Ты не убирала?

– Нет, не было ничего.

– Ага… Угу.

Что же это могли быть за бумаги?.. Ладно, рано или поздно вспомнится. А сейчас вернёмся к Зине и свадьбе. Стал припоминать, и вспомнил, что Лина отказалась фотографировать его свадьбу. Она в тот день сама вышла замуж.

– Минуточку! – воскликнул он и обратился к Лине. – А ты почему здесь?

– У себя дома? – удивилась она, и засмеялась. – А где же мне быть в воскресенье.

– Ты вышла замуж за Вомарха, забыл, как его зовут.

– Ну, у тебя и сны, – изумилась она. – Вомарх! Я даже имени такого не знаю. Какой-то «Щелкунчик» Чайковского.

– Угу. Ага.

Сообразив, что ситуацию с Зиной можно прояснить прямо сейчас, он, доложившись маме, что пойдёт погуляет, отправился к вешалке. Немного замешкался, выбирая ботинки – не сразу понял, какие – его. Куртку снял «на автомате», рука сама потянулась к крючку, где всегда висели его вещи – но эту куртку он не знал! Куртка оказалась впору, и он не стал переспрашивать мать. Она и так не знает, что думать.

Наконец оделся, вышел на улицу и отправился в стройконтору, что была на другой стороне Чистых прудов. Туда он когда-то отвёл Зину, и была большая вероятность, что там она и работает. Но – воскресенье! Всё заперто.

Вернувшись домой, Лавр взялся выяснять, что за перемены произошли в его комнате:

– Мам! У меня там какая-то швейная машинка завелась. Не знаешь, откуда?

– Ты же сказал, что сам будешь вести учёт. А эту притащили с того дома, который за гастрономом.

– А зачем?

– В починку. Что за вопросы?

– Извини, запамятовал.

Оказывается, он зарабатывает, починяя швейные машинки! Понятно, откуда деньги. Но в прежней жизни он работал в артели! Точно! «Красная радиоволна»! Он изобретатель, со свидетельствами и патентами. Вернулся в комнату, посмотрел на стену, где раньше висели в рамках свидетельства об изобретениях, но обнаружил только одинокий патент на ремесленную работу (в скобочках – «починка бытовой техники») от Управления местной промышленности, с припиской в скобочках после его имени: (студент).

Студент? Вот те на́. Всё-таки студент. А в артели он, значит, не работает. Надо будет завтра проверить и про учёбу, и про артель.

Он убил час времени, разбираясь с машинкой. Не бог весть, какая сложная техника.

Остаток дня Лавр провёл с Линой, которая по-прежнему была Пружилиной, а не Вомарх. Она показывала фотографии последних лет. Его не особо заинтересовали те, у кого она брала интервью – артисты, передовики производства, начальники. Но некоторое количество снимков с домашних посиделок, это было интересно. Она удивлялась, когда он выспрашивал подробности, которые вроде бы сам должен знать. Но он кроме своих соседей, да секретаря обкома с коминтерновцем Кондратием, гостивших как-то раз у дяди Вани, практически никого не узнавал!

Услышав, что они обсуждают Кондратия, Дарья Марьевна, мама Лины, встрепенулась, выпросила снимки того Кондратия и куда-то унесла. На вопли дочери, что это её снимки, ответила, что негоже держать в доме изображения врага народа.

Лавр немало удивлялся.

Потом пили у Пружилиных чай с пряниками. Позвали заодно дядю Ваню с женой, бабой Нюрой.

– Сахар… – мечтательно сказал Лавр. – А знаете, в Америке до прихода туда европейцев делали кленовый сахар. Весной всей общиной переселялись в лес и добывали кленовый сок. Месяц, иногда больше. Из сока варили сироп. И уже из него вываривала сахар. За Озёрами делали сахар из берёзового сока, но это вообще сумасшедшая работа.

– Ну, и ели бы мёд, – предложила мамочка. – Всё можно сделать на меду.

– Да, хорошо бы, – отозвался Лавр. – Но с мёдом там было худо. Местные пчёлки махонькие. Но очень красивые! Такие, представь, чёрненькие, с белыми полосочками и золотистым пушком на брюшке. Вместо ульев их селят в тыкву и держат возле вигвама. Не столько ради мёда, его с них и нет почти, сколько ради целебного воска.

– И не боятся, что покусают? – спросила баба Нюра.

– А они жала не имеют.

– Никогда не слышал про таких пчёл, – удивился дядя Ваня.

– Я и сам не слышал. Их теперь, наверное, нет.

Женщины засмеялись. Мамочка вытирала глаза от выступивших слез:

– Ну, Лавр, иногда такое скажешь… Наплёл нам про пчёл, а сам о них и не слышал.

– А хотите, я вам завтра приготовлю настоящую еду американских индейцев? Только нужен перец. Не этот ваш, горошек чёрный, а настоящие, сладкие перцы.

– Где ж их взять? – удивилась мама.

– Я такие последний раз в шестнадцатом году ела, – вспомнила Дарья Марьевна. – А ныне все полки в магазинах завалили крабами по 77 копеек банка, а сладкого перца нет! Как это странно.

Когда мама уже готовилась ко сну, он выпросил у неё ключи от библиотеки. Сначала надёргал себе томов из энциклопедии, читал про Америку. Представления учёных о жизни индейцев до нападения на их земли европейских захватчиков оказались весьма поверхностными, наивными, если не сказать глупыми. Прочитал и про американскую пчелу: точно, её вытеснили европейские пчёлы. Поискал великого художника Эдуарда Гроха, которым, по рассказам его альтер эго Стаса, тот стал в XVIII веке – не нашёл.

Пролистывая газеты последних лет, Лавр понял, что попал в другой мир! Он и так-то это подозревал. И ладно, что клеёнка на столе другая. Что Зину не знает никто из его семьи, да и сама она, скорее всего, не знает его. Что Лина оказалась незамужней. Но изменилось и кое-что поважнее! В этом мире – судя по газетам – враги народа засели во всех дырах. План по их вылову стал едва ли не важнее пятилетних планов производства продукции.

Конечно, было огромное количество элементов, сходных с той жизнью, которую он знал. Продолжалось возведение промышленных гигантов. Наука достигала новых высот. На автомобильных заводах выпускали всё больше машин. Культурная жизнь била ключом: граждан призывали подписываться на иностранную литературу и посещать художественные выставки; живописцы и скульпторы воспевали бодрость духа здорового нового человека, в соответствии с популярным плакатом: «Жить стало лучше, жить стало веселее». В страну валом валили западные туристы, их были тысячи и тысячи.