Приехал. Да, в этом здании была артель, но называлась она «Мебельщик». И прямо сейчас работяги грузили на телегу большой диван. Руководил погрузкой лично Семён Иванович Кубилин, которого Лавр помнил, как директора, который не опускался до таких мелочей, как руководство погрузкой чего бы то ни было.

– Семён Иванович! – окликнул его Лавр, когда диван был готов к транспортировке.

– Да, товарищ? – дружелюбно спросил Кубилин.

– Вы меня не узнаёте?

– Виноват, не припомню. Вы клиент? Неужели с жалобой?

– Нет, нет.

Лавра директор явно не знал. Но жаловаться на это было бы глупо.

– Скажите, а не работает ли у вас такой инженер Миша Козин?

– Нет, товарищ.

– У него ещё прозвище «Сам с усам»?

– Извините, у нас нет такого инженера. Зато у нас всегда можно заказать качественную мебель. Давайте пройдём в цеха, я покажу вам нашу продукцию.

– Спасибо, я бы предпочёл телевизор. Нет ли у вас цеха, где собирают телевизоры?

– А что это за зверь такой? – засмеялся Кубилин. – Смешное какое название.

– Спасибо, до свидания, – и ушёл.

Относительного успеха Лавр достиг, только вернувшись в МГУ и зайдя на физфак. Надо было с этого начинать! – подумал он, ведь его узнал первый же парень, вышедший из зала на перемену:

– Привет! – сказал он. – Сто лет, сто зим. Ты же этот, как там тебя: Лука, Фрол?

– Я Лавр.

– Вот же ж, – хлопнул тот себя по лбу. – И вправду, Лавр. Извини, с этой физикой голова стала невосприимчивой к бытовой информации. Как поживаешь?

Этого студента Лавр не помнил, но был рад и тому, что помнили его.

Появилась ещё группа студентов, и среди них старинный знакомец Виталик Гинзбург.

– Виталя! – обратился к нему парень. – Смотри, Лавр пришёл.

– Лавр? – нахмурился Гинзбург.

– Да, да. Тот самый, который морочил нам голову теорией множественности миров.

– А! Конечно! Прости, брат, сразу не узнал.

– Ничего, – успокоил его Лавр. – Меня сегодня никто не узнаёт.

– Что-нибудь новенькое нам принёс?

– Нет, хотел послушать: вдруг вы чем-то порадуете.

– Может быть. Ты ведь продвигаешь теорию матричных вселенных? У которых общее прошлое, с расхождением на шесть лепестков? Я так помню твой прошлый доклад.

Хотел бы Лавр тоже помнить свой прошлый доклад! Но не помнил, и приходилось выкручиваться.

– Да, а ты говорил, что в мире, который я описал, бога нет, времени нет, линейных параметров тоже нет. Я так помню.

– Я говорил?.. Хотя мысль интересная.

– А почему времени – нет? Часы-то тикают, – вмешался кто-то со стороны.

– Ага, – засмеялся первый паренёк. – По первому вопросу, о боге, никто не возражает.

Все засмеялись вслед за ним.

– А кто из великих говорил, что время – шов, сшивающий вселенные?

– Нет: шнур, вокруг которого они вращаются.

– А главное, при этом все вселенные пронзают друг друга, составляя единое целое, в котором – что? А?

– Что?

– В котором атом неисчерпаем.

– Я вот что предлагаю, – сказал Гинзбург. – У нас после занятий будет творческий семинар. Посиди пока на лекции, или тут что-нибудь почитай, а потом поспорим. Идёт?

– Идёт.

Лавр посидел на лекции, а потом на семинаре, но разговоры были не такие интересные, как у него на свадьбе. Практически, тот же трёп, что на переменке, только сидя. И, к сожалению, Виталик не был знаком с юным доктором наук, ленинградцем Александром Даниловичем, которого он же сам привозил к Гроховецкому на ту свадьбу, что состоялась в другом лепестке вселенной…

Домой Лавр вернулся поздно вечером. Едва вошёл в дверь квартиры – даже не успел разуться и снять куртку, раздался телефонный звонок. Звонил какой-то крендель, голоса которого Лавр не узнал.

– Ты почему, чёрт, Гроховецкий, не пришёл сегодня? – закричал он. – Наш доцент с тебя шкуру сдерёт! Ты сегодня должен был быть основным докладчиком!

– Куда?

– Что «куда»?

– Куда я не пришёл, и кто ты такой, вообще.

– Я Никодимов! Староста курса, между прочим! Мне за тебя влетело!

– Давай попробуем ещё раз. Какого курса, где?

– А ты точно Гроховецкий?

– Вроде, да.

– «Вроде»? В паспорт посмотри!

Весь день некая мысль посверкивала у Лавра в мозгу. Наконец она оформилась: он всегда носил свои личные документы во внутреннем кармане куртки. Надо же проверять такие вещи! И только теперь он сунул туда руку – и точно: паспорт, студенческий билет МВТУ им. Баумана, а в придачу – комсомольский билет с уже оплаченным декабрём.

– Прости, Никодимов, – со злостью на самого себя сказал он. – В какой аудитории завтра собираемся, и во сколько?..

Уже в своей комнате он вытряхнул на постель всё из портфеля, сиротливо валявшегося под кроватью. Там были конспекты и учебники по физике, механике и математике, «Методика исторического исследования» Шестакова, потрёпанный томик Гегеля, и там же была его зачётка.

Лавр уже неделю ходил на занятия в МВТУ, когда случился неприятный казус. Получив стипендию – а с ноября правительство платило студентам «стипуху» в размере половины средней по стране зарплаты, Лавр, пересчитав деньги, брёл по коридору, прикидывая, куда и сколько придётся потратить: маме на еду, на книги и прочие покупки. И набрёл на Максима Григорьевича, доцента, который в Бауманке читал динамику, а Лавру был памятен по инциденту в Липецке: когда его не пустили в самолёт, а денег у него не было, этот доцент одолжил ему сто рублей.

– Максим Григорьевич! – воскликнул он. В голове у него перемкнулось, должно быть, из-за сходности сумм: в руках он держал больше ста рублей, и этому доценту тоже был должен сотню. Так почему бы не вернуть? Деньги-то у него и так были, он зарабатывал на ремонте бытовой техники.

– Слушаю вас, – деликатно сказал доцент.

– Я Лавр Гроховецкий. Помните? Вы мне одолжили сто рублей.

– Я? Вам? Когда? Не помню. Вы кто?

– Как же! В начале июня, когда мы с вами и с товарищем Тухачевским летали в Липецк, меня не пустили в самолёт, и вы…

Он не успел договорить. Лучившийся до сей минуты приязнью, теперь Максим Григорьевич грубо схватил его за рукав, дёрнул и потащил в угол, подальше от снующих туда-сюда студентов:

– Вы меня в товарищи к врагу народа не приписывайте! – прошипел он. – В Липецке я никогда не был. Вас вижу впервые.