Федерико:

В ад заходят не спеша,

Не дыша и не греша,

Потихоньку стройной ножкой

Пробует смолу душа.

Улыбнулась: горячо!

Чертыхнулась: «Ах ты черт!»

Вот уже смола по пояс,

Вот уже и по плечо.

Лопес:

Это у других – дотла,

Дьявол, шабаш да метла,

А у нас – не пьем, не курим…

Вот уже и край котла.

Федерико:

Бесы шастают кругом,

Метят в копчик сапогом –

В ад идут без лишней спешки,

Это в рай бегут бегом.

(берет гитару, играет, поет):

Пляшут тени,

безмолвен танец.

Нас не слышат,

пойдем отсюда.

В лунном свете,

как в пляске Смерти,

Стыд бесстыден –

и капля к капле

Наши души

сольются вечно

В лунном свете,

где шепот ветра,

В мертвом танце

ты скажешь: «Да».

И мы найдем покой!

Кончита

(пляшет, стучит кастаньетами):

Мы ушедших

слышим сердце

Шаги умолкшие

мы слышим

Пускай их рядом нет,

мы вместе – тьма и свет,

И тень твоя – со мной!

О, Эскалона, лунное вино![1]

I

Цепочка черных фигурок отчетливо вырисовывалась на фоне густо-сиреневого неба. Здесь, в горах, цвет небес разительно отличался от сияющей лазури, раскинувшейся над океанским побережьем. Там казалось, что небо светится само, отражая и преломляя лучи солнца. А над вулканом Тафари, потухшим четыре с половиной миллиона лет назад, воздух, напротив, словно бы поглощал часть света. От этого небо делалось непомерно глубоким, а на солнце можно было глядеть без затемняющих очков – правда, недолго, до десяти секунд.

Эзра Дахан прекрасно знал, что и то, и другое – оптическая иллюзия. Причиной эффектов служили особый состав киттянской атмосферы и смещенный в ультрафиолетовую область спектр излучения Альфы Паука, голубого гиганта класса BG-18a. Под таким солнцем загораешь весь световой день напролет без риска получить ожоги – тут реклама знаменитых вудунских курортов говорила правду.

Китта славилась не только курортами. Восемь высокогорных спортивных комплексов элит-класса, расположенные в жерлах восьми потухших вулканов, составили Китте в определенных кругах славу бо́льшую, нежели пляжи, сафари и морские прогулки. Комплекс «Тафари», названный по имени приютившего его вулкана, предназначался для единоборств с оружием и без, в первую очередь – для проведения соревнований по фехтованию.

«Клинки Ойкумены» – открытый секторальный турнир по свободному фехтованию – «Тафари» принимал в двадцать девятый раз: репетиция тридцатого юбилея.

Мар Дахан прищурился. Вирт-оптика, встроенная в универсальные очки, дала шестикратное приближение, включив стабилизацию изображения с автокоррекцией. Старый гематр сделал семь моментальных снимков, из которых в итоге отобрал третий – самый удачный. Покончив со съемкой, он продолжил наблюдать за утренней пробежкой университетской команды.

Спортсмены как раз преодолевали участок тропы, идущий по краю древнего кратера. До наивысшей точки маршрута оставалось около двухсот метров. Здесь тропа круто шла на подъем – новички считали этот отрезок самым трудным. На деле же последующий спуск требовал от бегуна максимального сосредоточения и осторожности. Память Эзры Дахана подсказывала, что за все двадцать девять лет ни один спортсмен не получил травмы на подъеме. Зато спуск был обильно отмечен растяжениями, ушибами и даже переломами.

Суммарным числом двадцать три несчастных случая.

Казалось бы, к чему подвергать людей риску перед соревнованиями? Комплекс был оборудован дорожками на любой вкус: бегай, не хочу! Тем не менее, каждый год находились тренеры, с упорством маньяков отправлявшие своих питомцев по опасному маршруту вдоль иззубренного гребня Тафари. Мар Дахан входил в их число. Расчеты старого гематра себя оправдывали: внимание и сосредоточенность, скорость реакции, способность к подвижному балансу, координация движений в условиях реальной опасности – этого на беговой дорожке не наработаешь.

Пятьдесят метров до высшей точки.

Дахан добавил увеличение. Для съемки оно не годилось, но в дополнительных снимках тренер не нуждался. Фигуры людей, раньше угольно-черные, обрели цвета. Первой к вершине уверенно взбиралась Джессика Штильнер в оливково-зеленом костюме от «Nice». За ней, проворней горного козла, скакал с камня на камень улыбчивый крепыш Ванчай Пьябутр, уроженец Хиззаца. Ало-изумрудный наряд с голубыми вставками – цвета национального флага – превращал козла в попугая. Третий бегун… четвертый…

На пятом цветопередача очков дала сбой. Казалось, пятого с ног до головы облили смолой: черная шляпа, черная куртка с узкой талией, черные штаны, черные сапоги. Так одеваются в трауре – или если законом против роскоши предусмотрена смертная казнь, как наказание щеголям. Мар Дахан знал: подошвы у сапог кожаные. Пусть даже рифленые – все равно, им и близко не сравниться со стикопластом подошв спортивной обуви. Как он не скользит на гладком вулканическом базальте? Не падает? Диего Пераль не скользил, не падал – и упрямо не признавал синтетики. В этом эскалонец походил на хозяев Китты, чернокожих вудунов – те тоже предпочитали все натуральное.

Палец Эзры Дахана задумчиво погладил буковые перила балкона. Дерево на ощупь было гладким и теплым, несмотря на бодрящую утреннюю прохладу. Да, согласился гематр. У натуральных материалов есть преимущества. Возможно, так же дело обстоит с кожаными подошвами. В уме он мгновенно выстроил одиннадцать ситуаций фехтовального поединка, когда кожаные подошвы окажутся предпочтительней стикопластовых. Все ситуации легко моделировались, однако их вероятности колебались в пределах от нуля целых семи десятых до двух целых тридцати четырех сотых процента. Мар Дахан допустил, что не учел ряд факторов, и сделал себе заметку на будущее: обсудить вопрос с Диего Пералем.

За время его размышлений эскалонец успел продвинуться по тропе на два шага. При нынешнем увеличении изображение не отличалось четкостью; тем не менее, Дахан хорошо видел лицо Диего. Кожа покраснела от прилива крови, по щекам струились ручьи пота. Вспотел и лоб, соленая влага текла вниз, копилась в густых, сросшихся на переносице бровях. Грудь эскалонца вздымалась тяжело, но ритмично. Пераль держался вровень с группой, не сбавляя темпа. Гематр произвел очередной расчет, занявший у него четыре десятых секунды. Сейчас Диего Пералю тридцать пять лет. Средняя продолжительность жизни на Террафиме значительно ниже, чем на цивилизованных планетах. Плюс бурная юность, участие в боевых действиях, ранения, несбалансированное питание… По меркам Тишри или Эллула эскалонцу исполнилось примерно сорок девять лет. С другой стороны – хороший физический тонус, регулярные тренировки, высокая скорость метаболизма и нервных реакций, которая еще не начала понижаться; рождение от здоровых родителей, относительно сытое детство, минус прививки…