— Я — в фермеры? Степ, ты шутишь? Ну посмотри на меня хорошенько! Из меня никогда не состоится хозяин земли! Я люблю город, а здесь чувствую себя мухой в дусте.

— Почему? — изумился хозяин.

— Помнишь, как только мы с Тонькой приехали, ты отправил нас спать на сеновал?

— А что? Холодно было? — смутился хозяин.

— Нет! С этим все в порядке. И сено душистое, и постель хорошая! Но в начале пятого заскочил к нам на сеновал твой петух. У него там, видать, свой притон. Куры неслись всякая в своем лукошке. А его, козла, одного оставили. Он как заорал, что с бодуна: «Мандавошка!» Видно, свою первую звал. Ну а я как подскочил! Не понял. Во сне крутых видел. Подумал, что они кого-то достали, теперь меня пасут. Огляделся — кругом темно, ни хрена не вижу, забыл, где нахожусь. Шасть рукой. Тоньку нащупал, а твой петух снова как загомонил. Я от бабы ходу! Думал, она орет. Спросонок никак не врублюсь. Даже жутко стало. Вокруг себя шарю, какую-то курицу прихватил. Та на меня покатила. Затрещала. А этот фраер, твой петух, подлетел и давай меня клевать! Куда б ты думал? Я ж на четвереньках стоял, к нему кормой, ничего не подозревая. Этот козел подумал, что я к его метелке клеюсь в хахали. И в самые что ни на есть… клювом стал долбить. Я от него зад прячу, а он находит и клюет. Я его матом, а он бурчит и на меня кидается. Я рукой загородил, он ладонь чуть не насквозь пробил. Ох и заставил покрутиться зверюга. Долго он меня атаковал со всех флангов. Сколько ни пытался поймать, не удалось. Он мне всю жопу в сито превратил. А как топорщился, шипел, бухтел, орал, крыльями всю голову истрепал, половину волос с головы выщипал. Всего обосрал да еще созвал всех своих путанок, чтоб глянули, как он соперника отделал. Я понял, что мне лучше встать на ноги, чтоб на человека походить.

Пока кое-как разогнулся, твой альфонс уже забрался мне на спину — гребаный джигит — и никак не хотел соскакивать. Уже и там все, что можно, исклевал, изгадил. Но пока мы с ним выясняли, кто есть кто, светать стало, и я этого пропадлину поймал и сбросил вниз. Чего ж он мне не нажелал! А как орал!.. Но все бы ладно. Это можно было пережить. Зато другое — не передышать… Я ж полез в постель к Антонине, такой исклеванный, исхлестанный, поруганный. А моя баба нос заткнула, крутит головой и ругается: «Игорь! Мать твою, козел! Ты чего все перепутал? Почему жопой ко мне лег? А ну перевернись! Ляжь как надо, сукин сын! И впредь не забывай после туалета пользоваться лопухами. Совсем задушил вонью, хорек…»

После того мы не спали на сеновале. Не хочу, чтоб твой петух вот так унижал мужское достоинство. Я не переношу его голос. Не хочу с ним никаких разборок. А яйца, если вдруг понадобятся, лучше куплю в магазине. Себе будет дешевле…

Степан, ухватившись за живот, хохотал до слез. Он впервые услышал о случившемся на сеновале.

— Пойми, братан, жизнь слишком короткая штука, и я не хочу тратить время на то, к чему не лежит душа. Хотя тебя я понимаю.

— Что ж, не уговорил в фермеры. Жаль, конечно. Но если надумаешь, позвони! Случается, что в городе начинают люди задыхаться от пыльного комфорта, суеты, телефонной дружбы и тянет их на свежий воздух. Коли и с тобой так случится, сообщи! Я всегда буду рад тебе!

Лена и Антонина тоже не теряли время зря. Привели в порядок погреб со всеми соленьями, вареньями. Переговариваясь вполголоса, понемногу стерпелись, а потом и сдружились.

Тонька ничего не рассказала новой подруге о своем прошлом. Поделилась лишь, что замужем за Игорем она недавно, до него не встретила путевого мужика. Связывать свою жизнь с алкашом не хотелось. Все выбирала. Так и засиделась в одиночках. О детях не думала. Вырастить ребенка в городе куда сложнее, чем в деревне. Здесь все на виду. А в городе детвору растят дворы, подворотни и улицы, потому неизвестно, каким он будет и что из ребенка получится. Плодить безотцовщину тоже не хотелось, оттого жила скучно, как большинство женщин города.

Лена о себе поведала без утайки, понимая, что Тоня скоро уедет и забудет их. Ни хвалить, ни судить фермершу ей не с кем, да и некогда.

Неожиданностью для Антонины стал Лелькин звонок. Она протирала от пыли банки с вареньем в подвале дома. От телефонных звонков отвыкла за месяц. Ей за все время никто не звонил, хотя аппарат постоянно висел меж сисек, на всякий случай. Когда он запищал, Тонька тут же вырвала его из грудей, обрадовалась голосу Лельки. Она чуть на уши не встала от радости, услышав о Сыче: хлопала себя по ляжкам, трясла грудями, крутила задницей и готова была пуститься в пляс. Баба бросила в таз с водой тряпку и, забыв обо всем, побежала искать Игоря. Тот, как всегда, сидел в беседке возле дома и курил неспешно.

— Слышь, Игореха! Кончай тянуть резинку! Подхватывай яйцы в охапку, и линяем в город! Да поскорее! Там такие дела творятся, как в сказке на заказ! — Вырвала у мужика сигарету из пальцев, плюхнулась рядом и, сделав крутую затяжку, закатила глаза то ли от табака, а может, от новостей.

— Какая муха тебя достала? — оглядел Игорь бабу. Та, глянув на него лукаво, подморгнула:

— Знаешь, что задолжал за новость?

— Какую?

— Лелька только сейчас звонила мне!

— Ну и что с того?

— Сыча убили! Вот что! Прямо у нее на глазах, а значит, в ларьке. Всю банду замели менты. Не только Сыча размазали, еще кого-то. Зовут нас в город и ждут с нетерпением! — звонко чмокнула мужика в щеку. Тот сидел обалдело.

— Вовку урыли?

— Да! Нет его больше! — подтвердила баба.

— Не может быть!

— А ты проверь! — предложила Тонька.

Игорь набрал номер, но телефон молчал. Он набрал другой, и тоже бесполезно.

— Ну, что я говорила?

— Погоди! Я позвоню в морг. Там знакомый есть.

— Последний покойник? — ухмылялась баба.

— Алло! Семен! Это ты? Да, Игорь! Чего? Во мудак! Ты меня недосчитался? Где? У тебя в морге? А кто ж к тебе загремел? Сыч и Фитиль? Ни хрена! И давно? В морозильнике? Меня ждут? Я отвалил от них давно! Ну да! Это мое счастье, видимо, ты прав…

Слушай, Тоня, а ведь Лелька не стемнила! Мы уехали из города, а его новости даже тут нас достали! Понимаешь, теперь мы можем дышать спокойно, никого не боясь, не вздрагивая и не оглядываясь. Если захотим, родим ребенка! А, Тонь? Смогем?

Баба впервые покраснела:

— Ты хоть подумай, мне через год тридцать исполнится. Кто в такие годы рожает? Лишь ненормальные!

— Самое время! Материнский возраст, зрелый! А и мату-ха из тебя состоится классная. И родишь нормального сына.

— А если дочь?

— Кто будет, тот наш! Лишь бы светлая доля у ребенка была. Раньше даже думать не посмел бы. Теперь Сыча нет. Ничья клешня не зависнет над дитем. У Володьки сердца не было! О жалости никогда не слышал. Был случай, после которого я стал его бояться и человеком уже не считал. Обложил налогом сапожника. Тот три года безропотно платил. А тут его мастерская сгорела. Ни фига не осталось — ни заготовок, ни материала. Мужик едва живой. А Сычу плевать. И потребовал: «Гони из сбережений».