Ну и так далее в таком роде. Я ему (вспомнить стыдно) дурацкий вопрос:

– А что, может быть, там, за границей, у вас будут ко мне какие-нибудь поручения, Петр Иванович?

Усмехнулся в трубку, а потом серьезно:

– Нет, пока никаких поручений к тебе нет. Ну, если вдруг подойдут там к тебе наши товарищи и скажут «от Игоря Николаевича», то ты знай, это наши – не тушуйся. Пароль – «Меркуцио». Но не думаю, чтобы подошли. Счастливо тебе, Филипп, прокатиться и домой с успехом вернуться.

И вправду, Миня, никто ко мне не подошел. И играл я там только шекспировского Меркуцио, а не кагэбистского Джеймса Бонда… И знаешь, что интересно, я стал забывать, что я у них на крючке. Работаю себе, репетирую, играю, снимаюсь, в общем, живу, как все в конце пятидесятых жили. Весело. Даже какая-то подленькая мысль иногда мелькнет, что я не такой, как все, а в чем-то защищенней других, за мной КГБ стоит…

– Прости, Филя, а что, они тебе деньги давали или как?

– Да ты что, какие деньги! И за что? Ведь кроме этих дурацких разговоров ничего и не было… Но ты слушай, слушай. Это только присказка – сказка впереди… Не устал, Миня? Потерпи еще, голуба, уже немного осталось… Сейчас сюжет начнется. Давай еще по маленькой…

Выпили. Закурили. Даже как-то успокоились. Но ни в одном глазу ни у него, ни у меня.

– Ну, вали, Филя, двигай сюжет.

– Сюжет? Сюжет для кино. Мировой можно было бы фильм снять. Трагикомедия была бы на весь мир…

– Съесть-то он съесть, да кто ему дасть? – усмехнулся я.

– А надо тебе сказать, что я в театре своем стал ведущим актером. За два года много ролей переиграл, но любимой по-прежнему была роль Меркуцио. Публика меня принимала хорошо, всегда цветы, девочки у подъезда, и серьезные люди, если помнишь, меня за роль хвалили, а тут еще в Англию съездил и хорошо там прошел…

Прихожу однажды домой после спектакля, мне Инга говорит:

– Тебе какой-то Игорь Николаевич звонил. Телефон свой оставил. Просил утром позвонить.

Сердце у меня екнуло, но, честно говоря, не то чтобы в желудке похолодело… И опять же любопытство. Все-таки я у них уже год добровольцем состою, а просьб у них ко мне нет.

Наутро позвонил.

– A-а, Филипп Сергеевич! Здравствуй-здравствуй. Молодец, что позвонил. Надо встретиться.

«Ленинградская». Сидим с ним уже без коньяка, только чаек попиваем:

– Так вот, Филипп, настал твой час. Нам нужна твоя помощь. По нашим сведениям, тобой заинтересовалась некая Колетт Шварценбах.

– А кто она такая? Я ничего об этом не знаю.

– Ну, естественно, что ты не знаешь. Это она же тобой заинтересовалась, а мы ею интересуемся. Она, эта Шварценбах, американская корреспондентка газеты…

Тут, Миня, он газету ее назвал, но, клянусь, сейчас уже не помню и врать не буду, как она называлась.

– По нашим сведениям, она тебя во всех спектаклях видела. Стало быть, очень тобой интересуется.

– Ну, может, она вовсе не мной, а вообще нашим театром интересуется?

– Да нет, по нашим сведениям, именно тобой, Филипп, тобой.

– Ну и что?

– Ты не торопись спрашивать, Филипп, торопись слушать. Она молодая, интересная баба. По-русски хорошо говорит. Через две недели будет отдыхать в Сочи. Вас надо с ней свести. По-нашему говоря, тебе надо на нее выйти.

– Как это выйти, Игорь Николаевич?

– Познакомиться с ней.

– Как же это я с ней познакомлюсь?

– Какой ты, Филипп, нетерпеливый. Слушай! Ты знаешь Леву Чекина? Он говорит, что хорошо тебя знает. Чекин – кинодраматург, член Союза. Так вот Колетт бывает у него дома. Четвертого сентября у них вечеринка, Колетт приглашена. Они – этот Лева женат – пригласят и тебя. Шварценбах собирается в Сочи. Ты с ней познакомишься. Почему-то я думаю, что она тебе понравится, и ты так, невзначай, скажешь, что едешь отдыхать в Сочи на две недели…

– Игорь Николаевич, какие Сочи? У меня сезон, спектакли…

– Спектакли, подумаешь, спектакли. Бюллетень сделаем. И вообще не волнуйся на этот счет. Все будет в норме. Так вот, скажешь, что на две недели летишь отдыхать в Сочи. И скажи это обязательно до нее. Ты понял? До нее. Первый скажи.

– Так. Ну а что дальше? – Меня уже начала увлекать эта игра.

– Дальше – веселись. Постарайся ее обаять, познакомься как следует. А дальше мы с тобой встретимся.

Через два дня звонок от Левы Чекина. Меня зовут четвертого сентября отужинать в дом на Пушечной улице. Будут милые люди и один мой товарищ, Коля Петрушанский, – кинооператор, у которого я снимался. Про Колетт ни слова.

– Спасибо. Буду. У меня четвертого сентября концерт в Доме учителя. Я освобожусь не раньше девяти вечера.

– Отлично, – говорит Лева. – Мой дом напротив. Мы с Колей тебя встретим у Дома учителя. Ты, надеюсь, без жены?

Четвертое сентября. Отыграл я концерт. Цветочки получил. В ведомости расписался. Сумму прописью вывел. Настроение отличное. Инга меня нестрого держала – привыкла, что я после работы загуливал в кабаках.

Выхожу на улицу. Коля Петрушанский с Левой меня уже поджидают. Когда я Леву увидел, вспомнил, что лицо его мне знакомо, где-то встречались в те наши времена «богемы».

Поздоровались. Лева говорит:

– Ты с цветочками, очень-очень кстати. Тут одна дама должна прийти – американская журналистка. Ей и преподнесешь. Будет очень мило. Мы ее тоже встречаем. А вот и она!..

Гляжу, идет молодая женщина. Подошли к ней.

– Здравствуй, Колетт, – говорит Лева. – Познакомься, мои друзья. Оператор «Мосфильма» Коля Петрушанский и наш популярный артист театра и кино Филипп Соколов.

Поднялись к Чекиным. Там жена его нас встретила. Стол уже накрыт. Квартира уютная. В комнате лестница, ведущая на антресольный этаж. Приятно, светло. Тут я разглядел американку… Это меня и погубило. Нет, не погубило! – вскрикнул Филипп.

– Не погубило! Спасло! Спасло! Давай, Миш, за ее здоровье. За здоровье Колетт Шварценбах. Где-то она теперь? Двадцать с лишним лет прошло, а помню ее, как будто вчера этот вечер был, в этой двухэтажной квартире на Пушечной.

Представь: высокая, с меня, девушка, лет двадцати пяти. Ноги из шеи растут. И какие ноги! Кисти рук узкие, длинные пальцы, тонкая талия, плечи, может быть, чуть широковатые, зато шея длинная, и лицо… Боже, что за лицо! Темные, хорошо вымытые волосы, черты лица породистые, нос чуть вздернутый и зеленые, понимаешь, зеленые, как газон, глаза, окаймленные черными, пушистыми ресницами…

Знаешь, это мой тип женщины. Но такой я никогда не видел и не увижу никогда…

Теперь добавь, что держалась скромно, достойно… Ни малейшей экзальтации американок из миддл-класса, без всяких «Оу!», без жеманства, кокетства. Говорит тихо, спокойно… Хорошо, внимательно слушает собеседника. И когда выпила – такая же… И в веселье, которое чуть не до утра продолжалось, такая же достойная… Нет, не «синий чулок»: и пила, и смеялась, и танцевала, и что-то рассказывала, но все это комильфо, без «вулгар», как говорил Пушкин. Я голову потерял. Одно только успел сообразить, что про Сочи надо сказать первому. Вот и все. Забыл я все, и Игоря Николаевича, и что дома жена ждет. Все забыл. Вот про Сочи сказал, как будто сам от себя сказал – так мне в эти Сочи захотелось, чтоб ее там увидеть…