– Паспорт, – спрашиваю, – дать?

Улыбнулся.

– Нет, нет. Паспорта не надо. Ну, как вы живете, Филипп Сергеевич? Как работаете?

– Нормально живу, – отвечаю, – работаю.

– Работы много?

– Не жалуюсь.

– Это хорошо, когда много работы. Вы хорошо в театре играете.

– Спасибо за комплимент.

– Это не комплимент. Вы действительно хорошо играете. Вас публика любит. И в кино снимаетесь. Вы комсомолец?

– Да.

– У вас кто комсорг? Таня Виноградова?

– Да, она.

– О вас хорошо в театре отзываются. Мы наводили справки.

«И работаете хорошо, и все у вас хорошо, хорошо о вас отзываются…» Молчу, жду.

А на сердце, Мишка, веришь, уже словно тень легла… Молчим. Ну, долго, думаю, будем в молчанку играть? Как в детективах пишут…

– Как вы, наверное, догадались, Филипп Сергеевич, я из органов. Ну что вы побледнели? Разве у вас есть основание бледнеть?

– Нет, – отвечаю, – нет у меня оснований… А что, разве я побледнел?

– Побледнели, Филипп Сергеевич. Все-таки здорово во всех нас бериевское время засело… У вас ведь, Филипп Сергеевич, отец сидел при Берии?

– Да, сидел. И дед сидел.

– А дед за что?

– Ни за что. За то же, за что и отец в тридцать седьмом году. Дед погиб тогда, а отца выпустили перед войной. Он войну прошел. Потом опять посадили в сорок девятом. Потом реабилитировали.

– Вот видите, – говорит, – реабилитировали. Все-таки реабилитировали.

– А год назад он умер.

– От чего?

– От инфаркта миокарда.

– Да, – вздохнул Петр Иванович.

По виду он был старше меня лет на семь-восемь.

– Да, хорошо, Филипп Сергеевич, что мы с вами в другое время живем.

– Хорошо, – отвечаю.

– Так вот, Филипп Сергеевич, не скрою, хотел я с вами поближе познакомиться. Лично, так сказать, а то все на сцене или на экране. Вы, пожалуйста, тут мне распишитесь, что никому о нашем разговоре не расскажете.

– А что, собственно, рассказывать? – говорю. – Тут и рассказывать нечего.

– Это, конечно, так, Филипп Сергеевич, рассказывать действительно нечего, а все-таки распишитесь. Порядочек, как говорится, должен быть.

И уже бумажку сует, а там напечатано:

«Я, Филипп Сергеевич Соколов, обязуюсь не разглашать мой разговор с сотрудником КГБ, состоявшийся такого-то месяца 1957 года…»

Я расписался. А в башке: «Коготок увяз – всей птичке пропасть».

– Филипп Сергеевич, я откровенно вам скажу – вышестоящие товарищи вами интересуются, и они поручили для начала с вами познакомиться мне. Будем считать, что познакомились. А в дальнейшем я вам позвоню…

– На какой предмет, простите… Как вас по отчеству?

– Петр Иванович.

– Так на какой предмет они мною интересовались, Петр Иванович? Чем я для них, кроме того, что я в кино снимаюсь, интересен?

– Ну вот! Так уж вам все сразу и скажи. Я, может, и сам всего не знаю, зачем вы им понадобились. Но, стало быть, понадобились, раз вы здесь со мной сидите… Да что вы, Филипп Сергеевич, все нервничаете? Такой молодой и такой нервный. Так что я вам дам о себе знать. Обязательно дам.

Филипп налил по рюмке. Не дожидаясь меня, выпил, опять закурил и продолжал:

– Дал он мне о себе знать через две недели. Позвонил и назначил свидание.

– Где? На Лубянке? – не выдержал я.

– На какой Лубянке… я туда, слава богу, не попал… Пока не попал… – он нервно улыбнулся и сглотнул. – Хватает мест и без Лубянки для встреч такого рода… Ты хоть роман своего отца «Девять точек» читал? Где про царскую охранку… Ну вот, а еще спрашиваешь… В гостинице «Ленинградской» мы встретились с Петром Ивановичем…

– А ты не мог не пойти?

– Мог. Мог! Конечно, мог! Но сейчас какой на дворе год? Семьдесят девятый! А тогда был? Пятьдесят седьмой! Только три года прошло, как усатый сдох! И мальчиков Берия я видел лично, когда они студенток наших из театрального к нему в особняк на машинах увозили, чтобы эта жирная жаба в пенсне их…

Филипп вскочил и прошелся по кабинету. Сел, успокоился.

– Да нет, конечно, не надо было идти… Ничего бы со мной не сделали… Но тогда пошел в эту самую «Ленинградскую» гостиницу, что у трех вокзалов… Поднялся на лифте на этаж, вошел в номер. Ты бывал там? Гостиница в сталинском стиле, дверь тяжелая, лакированная, ручки массивные, дорогие… Открыл этот Петр Иванович.

– А вот и Филипп пришел! – сказал громко для кого-то. – Давай, Филипп, раздевайся, не робей, проходи! – уже разговаривает со мной на «ты», как будто мы сто лет знакомы, словно в одной песочнице куличи делали…

Прохожу в большой номер. А там дяденька в хорошем костюме. Дяденька постарше нас с Петром Ивановичем, много посолидней дяденька. Очки в золотой оправе. И очень вежливый. Улыбается.

– Здравствуйте, Филипп Сергеевич, очень, очень рад с вами познакомиться. Мне Петр Иванович много хорошего о вас говорил… Садитесь, располагайтесь поудобнее. Чай? Кофе? А может, рюмку коньяка, Филипп Сергеевич? – И, не дожидаясь моего ответа: – Петя, ты там похлопочи, чтобы нам икорки, салатик… Филипп Сергеевич, наверное, после репетиции.

– Да вы не беспокойтесь…

– Что вы, Филипп Сергеевич, какое там беспокойство… Это мы вас беспокоим… Петя, ты понял?

– Так точно, Игорь Николаевич.

И пошел к телефону, что в другой комнате стоял. Слышу, распоряжения отдает:

– В номер такой-то три икорки, три салата, кофе, армянского коньяку…

Игорь Николаевич, как водится, сначала про театр со мной поговорил, про кино, выказав даже какие-то познания в этой области… Про меня много знал. Меркуцио еще, правда, в театре не видел, но по ТВ отрывки смотрел – понравилось. И кино ему мое, тогда очень популярный детектив, особенно жене его сильно понравилось… Про комсомол спросил. Про отца и деда не спрашивал. А вот про жену подробно осведомлялся:

– Как живете? Давно женаты?

– Три года.

– А познакомились где?

– В Киеве. Она в соседней школе училась. У нас драмкружок был. Вместе играли.

– Я, – говорит Игорь Николаевич, – тоже в детстве театром увлекался… А ты, Петя, не увлекался?

– Нет, Игорь Николаевич, я все больше авиацией.

Игорь Николаевич смеется:

– Ты, Петя, авиацией увлекался, мы с Филиппом Сергеевичем – театром. Он один последовательным оказался. Ну ничего, у нас свой театр, не менее интересный, кинематограф, можно сказать. Правда, Петр Иванович?