Он с проклятием отодвинул тарелку, потянулся за бутылкой и сделал большой глоток. Даже болтовня его женушки со слугами переворачивала все внутри его. С ними она, стало быть, весела, а на его долю оставляет всю свою строптивость.

Он еще отпил вина. Оно имело какой-то странный привкус, но он не обратил на это особого внимания. Оно согрело желудок, а как раз это ему и было сейчас нужно.

Еще через пару глотков он понял, что страшно хочет спать. Ведь день был очень длинным со всеми этими событиями. Отчего бы ему и не прилечь ненадолго?

Он встал из-за стола и шагнул к кровати. Странно, но голова его стала вдруг легче пуха. Он уставился на вино в бутылке. Может, он выпил больше, чем следовало? Да нет, непохоже.

Глотнув еще, он поплелся к кровати. Да, он немного поспит. А проснувшись, придумает, как убедить Камиллу в своей правоте. Он ведь не хочет, чтобы она сердилась. Совсем не хочет.

Саймон с трудом добрался до постели. Он положил бутылку рядом и свалился на покрывало.

Это последнее, что он помнил.

Страх перед женщинами — залог хорошего здоровья.

Испанская поговорка

Саймон проснулся, в голове гудело. Где он? Что случилось? Секунду спустя он понял, что лежит на спине в страшно неудобной позе и не может пошевелить руками.

Это его окончательно разбудило. Он удивленно посмотрел вверх, на балдахин, колышущийся над головой. Он лежал в своей кровати, но уже наступила ночь и горели свечи. Он попытался сесть и понял, что не в силах пошевелить руками. Они были привязаны к спинке кровати.

— Камилла! — крикнул он. Первой мыслью было, что, пока он спал, в дом вломились какие-то негодяи и связали его, чтобы добраться до Камиллы.

Но вдруг до него донесся ее голос:

— Что, Саймон?

Голос был спокойный, беззлобный. Недоумевая, он повернул голову и обнаружил, что она сидит совсем рядом.

— Что, черт подери, тут происходит? — взревел он, когда она подошла и присела на край кровати.

Она ответила сладким, как сироп, тоном:

— Ну неужели ты не догадался, дорогой мой муженек? У нас, креолов, есть поговорка: «Что хорошо для гуся, хорошо и для утки». Это значит…

— Я прекрасно знаю, что это значит, — прервал он ее. — У нас, американцев, есть похожая поговорка. Но это вовсе не объясняет…

Туман в его голове наконец рассеялся настолько, что он стал соображать, в чем дело. Что хорошо для гуся… Черт! Он связал ее, и она отомстила ему тем же. Вот ведь ведьмочка!

Он попытался освободиться, уверенный, что у нее не получилось как следует связать его. Но он зря старался. Узлы были вполне прочные. Как ей это удалось? Почему он не проснулся, когда она возилась с веревками? За годы службы в армии он давно уже научился спать вполглаза, со шпагой наготове, так как же она застала его врасплох?..

И вдруг его поразила догадка. Вино!

— Ты подмешала сонный порошок в вино, да? Она улыбнулась в ответ.

— Да, дорогой, и в мясо. Я постаралась на славу. Надо же мне быть уверенной, что ты не проснешься, когда я буду тебя связывать. Я ведь знаю, что ты любишь чем-нибудь набить брюшко, и если не едой, так питьем. Так что я учла все.

Ему почему-то не показалось это таким забавным, как ей. Он снова подергался в своих путах, они не поддались ни на дюйм, и он нахмурился.

— Тебе это с рук не сойдет, — проворчал он. — Не можешь же ты меня вечно держать связанным, меня начнут искать, придут сюда…

— Ну что ты, я не собираюсь держать тебя вечно связанным, Саймон, — она положила ладонь ему на бедро. — Только до тех пор, пока мы с тобой не договоримся кое о чем.

— Если ты думаешь, что сможешь на чем-то настоять, пока я связан…

Он резко замолчал, когда она провела рукой вдоль его бедра. Он хрипло задышал. Что, черт подери, она задумала? Не собирается же она и впрямь приводить в исполнение всю эту чушь «что хорошо для гуся».

Она расстегнула пуговицы и принялась за шнурок его нижнего белья. Да чтоб она под землю провалилась! Именно это она и задумала. Любое ее прикосновение мгновенно возбуждало его, и похоже…

Он повернул голову к двери.

— Луис! — крикнул он. — Иди сюда сию же минуту!

— Я отпустила слуг на вечер, — пояснила она с величайшим спокойствием. — Думаю, они отправились в цирк.

Она все продумала, проклятая креолка! Ярость захлестнула его.

— Я буду орать, пока кто-нибудь не услышит, — пригрозил он, задыхаясь.

— И кто же тебя здесь услышит? — довольная улыбка блуждала по ее губам. — Кроме того, представляю, как ты будешь выглядеть, когда кто-нибудь примчится сюда и увидит тебя в собственной постели связанным и со спущенными штанами. — Он негромко выругался. Она права. Если это станет известно кому-нибудь, он и глаз не сможет поднять на людях.

Камилла, подняв брови, уставилась на его предательскую часть тела, готовую к бою.

— Ну что, развлекаешься? — процедил он. Она перевела взгляд на его лицо.

— Ага, развлекаюсь, и знаешь, мне это нравится. — Она взяла предателя в руку и подразнила легкими, как перышко, прикосновениями.

Саймон застонал, все его внимание было приковано к ее руке.

— Знаешь, когда ты меня развяжешь, — а тебе придется это когда-нибудь сделать, — я тебя отшлепаю так, что ты на попу не сядешь в течение недели!

Улыбка ее погасла, на лице появилось странное выражение. Она разжала руку.

— Нет, ты меня не ударишь. Это будет первое условие, с которым тебе придется согласиться, Саймон: ты никогда не станешь меня бить. Я хочу услышать от тебя слово солдата.

Он смотрел на ее погрустневшее лицо. Он обидел ее. Обидел больше, чем сам того ожидал, силой заставив себе подчиниться. Было обидно осознавать, что она могла хоть на минуту поверить, будто он действительно способен ее ударить.

Она снова потянулась рукой к предателю, охотно раскрывавшему все тайные желания Саймона, и Саймон торопливо проговорил:

— У меня не было ни малейшего намерения бить тебя, Принцесса. Я был бы полным дураком, если бы собирался подобным образом налаживать наши отношения. — Его голос смягчился. — Это были пустые угрозы, я просто никогда не смог бы поднять на тебя руку, что бы ты ни натворила. И честью клянусь, что так оно и будет всегда.

Они встретились глазами. Он вдруг увидел, что она вовсе не так уж беззаботна, какой хотела казаться. Губы ее дрожали, глаза блестели от еле сдерживаемых слез. Она положила руку ему на бедро, даже не заметив, как он сразу напрягся.

— Ты сделал кое-что похуже, — сказала она прерывающимся голосом. — Ты не ударил меня, Саймон, ты поступил еще хуже. Ты отнял у меня чувство собственного достоинства. Отнял право отказать тебе.