Она глядела на него так, что он не мог думать ни о чем, кроме ее боли.

— Я знаю это. И прошу простить меня. Я ни о чем так не жалел в жизни, как об этом своем поступке. Гнев затмил мне разум.

Она задумчиво вздохнула.

— Я понимаю, но ты довольно часто сердишься. Я не могу каждый день жить под страхом того, что ты можешь снова связать меня… и вообще делать со мной все, что захочешь. Я должна чувствовать себя с тобой в безопасности, а этого нет.

Он уже тысячи раз проклял себя за то, что в голосе ее сквозила такая мука. Сердце сжималось от того, как запросто он потерял ее доверие к себе только потому, что хотел во что бы то ни стало настоять на своем.

— Я хочу, чтобы ты снова стала доверять мне, Принцесса, — сказал он.

Он взял бы ее сейчас на руки, как дитя, и качал бы, утешая, но не мог. Впервые он понял, что она должна была ощущать при полной невозможности двигать руками. Руками можно и оттолкнуть, и обнять. Когда у тебя отнимают право этого выбора, остается такое чувство, что тебе отрезали руки.

Она отвернулась, прикусив губу, будто стараясь справиться с подступающими слезами.

— Я не могу больше доверять тебе, пока ты не поклянешься никогда меня впредь не связывать, никогда не использовать своего… таланта обольщения, принуждая меня к чему-нибудь.

Он посмотрел на ее страдающее лицо, и мысли его сами собой сложились в нужные слова.

— Клянусь. Клянусь никогда тебя не связывать, не применять силы, не делать тебе того, чего я не хотел бы, чтобы сделали со мной. Клянусь честью!

Ему легко было пообещать это. Он никогда еще не был себе так отвратителен, как сегодня, после того, как она вышвырнула его из комнаты. Даже сексуальное удовольствие не смягчило неприятного ощущения от того, каким подлым образом он это удовольствие получил.

Она кивнула, принимая его клятву, но не шевельнулась, чтобы его развязать.

— Я пообещал то, что ты просила, — сказал он, стараясь не выдать нетерпения в голосе. — Теперь освободи меня, Принцесса, чтобы я мог заняться с тобой любовью так, как ты этого заслуживаешь.

Она нахмурила красивое личико.

— Еще не время. Осталось еще одно.

С большим трудом сдержал он раздражение. Он слишком хорошо знал, какое обещание она потребует теперь, но все же спросил:

— Какое?

— Что ты отступишься от моего дяди.

Со стоном откинул он голову на подушку. Ну, разумеется, что же еще могла она потребовать. Ей мало отобрать у него тело и сердце, ей понадобилась и его душа в придачу.

Она торопливо говорила:

— Пусть его ловит кто-нибудь другой, Саймон. Мне не важно, что ты скажешь своим начальникам. Можешь во всем обвинять меня. Но ты не можешь продолжать на него охотиться.

— Камилла, ты прекрасно понимаешь, — сказал он мягко. — Мой долг арестовать его, а долг прежде всего.

Она вскочила с места и заходила по комнате, кулачки ее были сжаты.

— Ты делаешь это вовсе не потому, что тебе велит долг! Просто ты хочешь отомстить.

— Это не единственная причина. Я хочу добиться справедливости по отношению ко всем, кого он ограбил и убил. И тебе известно, что таких людей великое множество.

Он подтянулся и сел на кровати. Не мог он спорить с ней, лежа в такой расслабленной позе.

— Перестань, Камилла. Я же знаю, что ты не одобряешь то, чем он занимается. На военном корабле, который он погубил, были невинные люди. Они не заслуживали смерти. У них остались матери, жены, сестры.

— Мои родители тоже не заслужили смерти! Единственным преступлением моего отца перед теми английскими пиратами было то, что он выхватил большой куш у них из-под носа. И в отместку они его зарезали! — Она быстро смахнула слезы. — Поэтому дядя Жак обязан был отомстить им. Он гнался за ними, чтобы убить, и, когда военный корабль стал у него на пути, он смел это препятствие. Да, там был твой брат. Теперь ты задумал свою месть и вынашиваешь свой план убийства. Когда это прекратится, Саймон? Сколько людей должно умереть, прежде чем кто-то наконец одумается?

— А как же насчет справедливости? — прервал он ее. — Закон утверждает, что твой дядя разбойник. Ты давно знала, что в конце концов его поймают. Какая разница, я это сделаю или кто-то другой?

— Я не желаю, чтобы на руках моего мужа была кровь дяди. — Она подошла к кровати и села с ним рядом. —

Неужели так трудно это понять, Саймон? Каково мне будет с тобой жить, зная, что ты погубил моего дядю?

Ее слова вдруг подействовали. Саймону вспомнилось предупреждение генерала, что Камилла никогда не простит ему ареста Зэна. И теперь у этого предупреждения появился неожиданный смысл: как они будут жить, если она обвинит его в смерти своего любимого родственника? Как будет он смотреть ей в глаза по утрам и заниматься с ней любовью по ночам, чувствуя, что эта смерть стоит между ними?

Но, с другой стороны, как он будет жить с собой в ладу, не отомстив за Джорджа?

Он не отвечал, тогда она положила руку ему на грудь, голос ее дрогнул.

— Если ты не можешь пообещать, что не будешь принимать участия в его аресте, то хотя бы приложи все усилия, чтобы его не казнили.

Он открыл рот, чтобы заговорить, но она быстро прижала ладошку к его губам.

— Я знаю, что он заслужил это. Я знаю, что много людей погибло от его руки. Но это все потому, что он был одержим местью, как и ты сейчас. После этого он никого не убил. — Голос ее потеплел. — Он обо мне заботился, когда мне необходима была помощь. Саймон, я никогда бы себе не простила, если бы просто стояла в стороне и смотрела, как он идет на виселицу.

Он смотрел на нее с замиранием сердца. Ну и выбор! Отпустить Зэна или успокоить душу, отомстив за Джошуа. Жить счастливо со своей Принцессой или выполнить долг чести.

Он отвернулся и попытался все взвесить. Во время ареста Зэна наверняка будет бой, и вполне вероятно, что кто-то в пылу битвы пристрелит его. Не будет же она обвинять его в этом, если признает, что Зэн заслужил арест.

Кроме того, если морского разбойника приговорят к каторге, это, пожалуй, еще почище казни. Зэну так нравится бороздить моря и жить вольной жизнью, что куда страшнее для него потерять свободу, а не жизнь. А каторга — местечко не из приятных.

Саймон вздохнул и вновь посмотрел Камилле в глаза.

— Хорошо, Принцесса. Я сделаю все, что в моих силах. С радостным восклицанием она бросилась ему на грудь.

— О, Саймон! Спасибо! Ты даже не представляешь, как много это для меня значит, — она целовала его лицо, губы, щеки.

— Если ты действительно хочешь выразить благодарность, — проворчал он, — то можешь меня развязать наконец. Если, конечно, у тебя нет больше никаких условий.

Отшатнувшись от него, она зарделась.