Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как удобно, — проговорил Чет с нижней ветки, мотнув мокрыми волосами и бросив взгляд на землю. — Сами себе корм.
— Кажется, я понял, что это такое, — Тротт подал руку дракону. Тот не стал отказываться, принял, подтянулся выше.
— Я тоже, — сдавленно сказала Алина. — Это оотека. У нас на Туре такие откладывают богомолы. Это такой белковый контейнер для яиц, где созревают и появляются на свет нимфы богомолов.
— Так что же… это все вокруг — личиночник? — громко спросил Чет, отжимая волосы и с любопытством наблюдая за вылупляющимися охонгами. Сейчас с верхних слоев оотеки свешивались целые гроздья новорожденных инсектоидов, они цеплялись друг за друга, спускаясь к земле, а вылупление все не останавливалось и казалось, что внизу уже больше сотни нимф. Визг стоял невыносимый.
— Гигантский плодильник. Если считать, что в охонгах смешаны черты муравьев и богомолов, то все становится на свои места, — прокричал Тротт. — Видимо, такие же расположены в других местах империи, а здесь создают новый для обеспечения армии. Здесь и каналы для того, чтобы плодились стрекозы, и острова для охонгов и тха-охонгов. Вот откуда шум, который мы слышим — это тысячи стрекоз и охонгов. Однако, — он кинул взгляд вниз, — нужно поспешить, пока эти красавцы не решили, что мы тоже неплохая закуска.
Для Алины последующее движение превратилось в фантасмагоричную смесь фильма ужасов и научно-познавательной передачи.Путники двигались с кроны на крону, с островка на островок — оказалось, они разделены каналами и поперечно, и на каждом находились разные инсектоиды на разной стадии созревания. Внизу на каждом острове визжали и толпились сотни охонгов и десятки тха-охонгов. Они дожирали остатки оотек, оставляя на коре деревьев жалкие ошметки, рвали слабых и медлительных. Попадались и пустые островки — и Алина видела, как огромный тха-охонг с раздутым подбрющьем странно выгибается, поднимая задние лапы и обвивая ими огромный толстый папоротник почти у самой кроны — и из подбрюшья его идет та самая пена, в которые он укладывает зеленоватые яйца и снова покрывает их пеной. Сколько же способна произвести одна самка? Сотню? Сотни?
Видела принцесса и то, как к воде опустился раньяр с парой жрецов, которые стали выдувать в большие дудки что-то вибрирующее, неприятное человеческому слуху, невыносимое. Алина, перелетая с ветки на ветку, даже начала слышать там своеобразный ритм.
И в этом ритме со всех сторон к жрецам из леса, от воды стали слетаться стрекозы. Они кружили вокруг под звуки этих странных дудок, чуть ли не касаясь друг друга крыльями. Всадник на раньяре с жрецами потянул его вверх — и за ним поднялись стрекозы, и к стае по мере подъема присоединялись все новые и новые, пока их не стало под сотню и прибытие новых не прекратилось — и тогда вся стая полетела за жрецами к равнине.
Видела она и то, как на один из островов, полный уже перелинявших и взрослых охонгов,
спускается на стрекозе богато одетый тха-нор со свитой. Как он, ничего не боясь, встает на берег, — и охонги явно подчиняются его мысленным командам, послушно собираясь вокруг, а он оседлывает одного из них — и вся стая уходит следом по мелководью.
— И ведь все они пойдут к нам на Туру, — сказала принцесса, когда они на пару минут остановились отдохнуть в кроне высоченного папоротника перед очередным рывком. По ее прикидкам они уже скоро должны были дойти до границ плодильника — осталась максимум четверть пути. Крылья от порхания с ветку на ветку ныли, внизу топтались, по всей видимости, несколько дней как вылупившиеся охонги — уже коричневатые, подросшие. — Представляете, сколько их тут? — продолжила она. — Сколько они растут — неделю, две, и затем ведь на Туру? Неужели мы не можем что-то сделать?
— Мы можем дойти до портала, — сказал Тротт. — Это единственное, что мы должны сделать.
Алина посмотрела под ноги, где копошились молодые охонги, упрямо подняла на него взгляд. Чет рядом засмеялся.
— Нет, — проговорил Тротт. И твердо повторил: — Нет, Алина.
— Если уж в потомке Вечного Воина проснулась воинственность… — сквозь смех начал Четери, но не закончил, махнул рукой. — Я хочу это услышать.
— Вы сами видели, как хорошо горят эти папоротники, — зашептала Алина горячо, глядя только на Макса, — и оотеки тоже должны гореть, как хитин у охонгов, и нимфы стрекоз… на нас даже не подумает никто, решат, что занесло от лесного пожара…
Только что она ощущала себя измотанной и слабой, но мысль о том, что нужно что-то сделать, мелькнувшая было и почти ушедшая, вдруг пробудила ее. Усталость словно лавиной смывало горячечным, полубезумным возбуждением. Так много вокруг было опасности, что разум отключался, а инстинкты вопили — уничтожить, сжечь дотла! Она никогда не испытывала подобного — и потому спокойствие Тротта действовало одновременно и раздражающе, и успокаивающе. Раздражающе — потому что ей не хотелось говорить, ей хотелось действовать.
— Вы предлагаете прыгать по островам и поджигать их? — осведомился лорд Макс ровно. — Тогда, когда мы должны как можно скорее попасть на безопасную территорию?
Он словно невзначай взял ее за руку, приложил палец к запястью, считывая пульс, — кожа от его прикосновения в секунду остыла, стало легче дышать, и принцесса выдохнула, вдруг приходя в себя.
— Достаточно будет поджигать папоротники по ходу, — проговорила она уже спокойнее. — Сделать факелы, обмотать вот этим вот, — и она кивнула на ошметки волокнистой белковой массы на стволе, — поджигать и двигаться дальше. Ветер сделает остальное.
— Нет, — повторил Тротт. Взял флягу, протянул ей. — Выпейте.
Четери одобрительно хмыкнул.
— Но почему? — спокойно поинтересовалась Алина после того, как сделала несколько глотков. Возбуждение уходило, и в душе снова воцарялось равновесие. — Мы могли бы хотя бы попробовать. Нам это почти ничего не будет стоить. Если и задержит, то на какие-то минуты.
— Потому что нам