А вот у Камбилы повозка новая. Деньжищи большие отдал. Зато пусть видят, что прусский боярин не бедняк, а отсюда и честь ему подобающая. Возницы у того и другого важные, боятся неловким движением достоинство своих хозяев уронить.

И надо же такому случиться, что они оказались на одной дороге и ехали навстречу друг другу. А какой возница остановится, чтобы пропустить встречного, если хозяин — боярин! Кто может быть выше? Только князь. Но он в далёкой Москве. Так и едут навстречу друг другу. Надо чуть отвернуть, да боязно! Сверни только, а за дорогой топь такая, по пояс будет! Не дай бог искупать в ней своих хозяевов.

Как только они сравнялись, раздался писк, треск. Возницы свесились, чтобы посмотреть, что случилось. А случилось то, что ступица за ступицу заклинилась. Что делать? Назад — не сдашь, в лужу угодишь. Вперёд — кареты не дают. Забеспокоились и бояре. Выглядывают в окошко. Один — старый. Другой — молодой. Что им остаётся делать? Молодой представился:

— Боярин, — подумав, добавил: — прусский, Гланда Камбила Дивонович.

— Боярин Евстафий Дворянинцев, — назвался старый, расправляя усы.

— Красивая у вас дочь, — вежливо говорит прусс, увидев выглянувшую Марфушу.

— Жена твоя не хуже! — в ответ сказал тот, даже пытаясь ей подмигнуть.

Камбила улыбнулся. Повернувшись к боярину, спросил:

— Чё делать будем?

Боярин Евстафий посильней высунул голову. Вертит по сторонам, потом сказал:

— В грязь надо лезть, растаскивать.

Но кому охота туда окунаться? На их счастье, донёсся какой-то странный звук. Словно кто-то гремит цепями. Эти звуки прерывались почти плачущими голосами:

— Люди добрые, дайте на пропитание! не дайте христианам погибнуть, не берите грех на душу.

— Тати идут. Вот щас нас и растащат, — заявил русский боярин и с ухмылкой добавил: — Повезло!

Когда колонна упёрлась в преграду из карет, прусс подозвал старшего стражника, сунул ему в руку серебряную монету и попросил помочь.

— Щас! — подмигнул страж и обернулся к колонне. — А ну, тати, расцените повозки!

Но те стояли. В грязь до пупа лезть кому охота?

— Стража! — зовёт старший.

Те бердышами погнали их с дороги, не то от недоедания, не то от обиды, но ничего у них не получилось. Сил не хватило. Камбила понял, достал серебряную монету:

— Кто расценит — получит.

Подошёл рослый парень, лохматая голова опущена вниз. Попробовал за спицы. Крепко сцепились. Схватился за днище повозки, поднатужился... Господи, силища-то кака! Поднял её вместе с людьми и поставил на край.

— Держи! — Камбила подал монету.

Парень поднял голову. Гланда не поверил глазам:

— Егор! Егор, ты?

— Я, Камбила, — ответил он, вновь опуская голову.

Камбила выпрыгнул из повозки и обнял Егора.

— Егорушка, Егор! Да за что тебя так? — и потряс его цени.

— Да ни за что, — ответил Егор, с остервенением встряхнув цепью.

— Расскажи, — попросил прусс.

Парень начал нехотя, потом разошёлся. Когда закончил, Камбила возмутился:

— Да я пойду к посаднику! Я добьюсь правды! Не беспокойсь, — и похлопал его по плечу.

— Эй, вы! — грубо закричал старший охранник. — Хватит язык чесать. Нам жратву надоть добывать!

— Вот, возьми, — и Камбила протянул кисет.

— Ты чё! — перехватил его руку Егор. — Да они, — и кивнул на стражу, — всё себе загребут.

— Тогда... — Камбила засунул кисет ему за пазуху.

— Ладно, друг! Я переоденусь... — он вытащил из грязи одну ногу, — и пойду к посаднику. Держись! — прусс обнял его и вылез из грязи.

Боярин в другой карете аж побледнел.

— Гони! — крикнул он вдруг вознице.

Да поздно! Услышала Марфа имя дорогого ей человека.

— Егор! — она была готова выпрыгнуть из повозки, да боярин крепко схватил её за руку.

— Гони! — завопил он.

— Стой! Стой! — закричала девушка, пытаясь вырваться.

Но старый боярин был ещё крепок.

— Сиди! — рявкнул он. — Какой Егор? Твой давно погиб. А это тать, поняла? Разбойник. Ему виселица грозит! — начал он пугать Марфу.

И... подействовало. Девка, забившись в угол, вроде начала успокаиваться. Она с детства боялась разбойников. Или притворилась? Но чем дальше они отъезжали от этого окаянного места, тем сильнее, казалось, она утешалась под убаюкивающий голосок Евстафия.

Гланда сделал всё, как обещал. С достоинством принял его посадник. Как же, прусский боярин решил перебраться на Русь! Фёдор начал расспрашивать, как обосновался тот, где, на какой улице. Когда посадник спросил улицу, Камбила покраснел. Название улицы он не знал. И начал рассказывать её приметы.

— А! — воскликнул Фёдор. — Понял! Кобылья улица! Ха! Ха! Но ничего, место неплохое.

Чем дольше шёл у них разговор, тем больше посадник нравился Камбиле. У гостя в голове затеплилась надежда, и он стал переводить разговор в нужное ему русло.

Сначала он посетовал, что такое продолжительное время шли дожди. И начал рассказывать о происшедшем случае. Прусс описал карету, с которой он столкнулся, и ему показалось, что посадник вроде насторожился. Когда речь дошла до колодников, его нельзя было узнать. Лицо посуровело, брови сошлись. Он походил на зверя, почувствовавшего опасность, а стоило ему услышать про Егора, как глаза сузились, лицо обострилось. Но он ещё чего-то выжидал.

А гость продолжал рассказывать и нахваливать русского парня, который спас ему жизнь. не забыл и о боярине, так спешно покинувшем место «встречи».

— Он даже назвал себя: Ев... трафий...

— Евстафий, — поправил посадник.

— Во, во! — Евстафий Двор... Дворцов.

Посадник его не поправил. Ему было ясно, что судьбе угодно их так столкнуть. Теперь он понял цель прихода этого боярина. «Богат, должно быть. Ишь, отхватил какие хоромы, — подумал он. — А просить будет, чтобы я освободил Егора».

Фёдор не ошибся. Прусс заговорил об этом. Посадник, не спуская с него глаз, слегка наклонив голову в сторону, внимательно слушал, что ему говорил Камбила. Когда тот закончил, Фёдор поднялся, прошёлся взад вперёд, обдумывая ответ. Но ничего лучшего не нашёл и назвал купца, свидетеля происшедшего.

Теперь, стараясь поймать каждое его слово, сосредоточенно слушал Камбилу.

— Вот так... он вернулся, чтобы убедиться, что никто не осталось в живых. Хотел добить всех, чтобы не было очевидцев, — закончил он.

После этих слов посадник, подойдя к столу, остановился напротив Камбилы и, оперевшись на стол, спросил: