Наверху, в своей хижине, Палач опять спал. Он снова спал лицом вниз, и его сторожил Мушкет.

Мушкету очень не нравилось прерывистое дыхание учителя, и он несколько раз перекладывал его бесчувственное тело. И вот, когда он опять запустил руку, чтобы просунуть её между спиной учителя и простынёй, его рука наткнулась на что-то твёрдое. Он ухватил этот предмет и вытащил его на свет. Это была закатанная в пластик с твёрдой подложкой старинная фотография.

Было видно, что сделали фото ещё на старинный фотоаппарат, на чёрно-белую плёнку, а потом кто-то оцифровал снимок, а потом ещё поработал над ним в графических редакторах.

Мушкет заглянул в лица запёчатлённых на фотографии людей и задумался.

Мужчина, обнимавший девушку, был определённо сталкер-проводник Эрик Калыньш по прозвищу Палач. Правда, не было у него никакого капюшона на голове, да и был он лет на двадцать моложе. Высокий, красивый, с вьющимися волосами, он обнимал молоденькую девочку.

Она показалась Мушкету странно знакомой…

Точно, это была Миледи. Та, какой она была на третьем курсе.

Мушкет перевернул фотографию и увидел, что на обороте надпечатано: «Чернобыль-4, курсовая практика, июль-август».

Миледи улыбалась на фотографии, хотя стоять ей было явно неудобно: молодой Эрик держал её явно не по-дружески. Откровенно говоря, он её просто лапал, не стесняясь объектива.

Мушкет вспомнил всё то, что говорили на факультете о жизни Миледи, вспомнил и себя самого, когда-то также снимавшегося рядом с ней, и вздохнул.

Потом он тихо подложил снимок на прежнее место.

А сталкер-проводник Эрик Калыньш по прозвищу Палач ничего этого не чувствовал.

Он просто спал, а дыхание его было прерывисто и неровно.

Палачу снились сильные и молодые и вовсе не опасные Чернобыльские псы.

Гельмут вышел на асфальт и, вскинув руку с парабеллумом, выстрелил несколько раз в ветровое стекло первой машины. И последнее, что он подумал после того, как услышал автоматную очередь и еще перед тем, как осознал последнюю в своей жизни боль: «Я же не сказал ей, как зовут девоч…» И это его мучило еще какое-то мгновение, прежде чем он умер.

Юлиан Семёнов

«Семнадцать мгновений весны»

Зона, 25 мая. Роман Гримович по прозвищу Гримо. Зеркальный автомат — как родился Калашников. Гримо как проводник правды. История с Бэкингемом — гибель с крысой в обнимку. Гримо узнаёт лишнее — и, как всегда в таких случаях, появляется фигура с Капюшоном.

Гримо обходил свои владения и первым делом зашёл в лаборатории — сначала к биологам (там было пусто), а потом к физикам.

Физики, наоборот, веселились и даже выпили с утра, что было необычно.

— Что празднуете? — хмуро спросил Гримо.

— Вот что, — сказал, блеснув очками, московский контрактник, и сдёрнул со стола простыню. Там лежал автомат Калашникова — с виду обычный. Но через секунду Гримо понял, что с ним что-то не то.

Какая-то засада была с этим автоматом.

И ещё через пару секунд он осознал, что это знаменитый Инвертированный Ствол.

Его давно искали, лет пять, слухи об этом автомате ходили дурные, и на его памяти за него назначали денежные премии. Никто, разумеется, Инвертированный Ствол не принёс. Да оно и понятно — этот автомат считался заговорённым, бесовским.

Дело в том, что он был в полном смысле «левым» — рукоять затворной рамы, которую Гримо видел, была слева. И сам ствол был зеркальным отражением обычного автомата.

Учёные даже обращались к разным оружейникам по всему миру (благо «Калашникова» кто только ни производил) с вопросом, не делал ли кто левого автомата. Но нет, как бы гуманизм оружейников не простирался до создания оружия для левшей. Убивать так убивать.

Существовала версия, что автомат каким-то образом побывал в аномалии, что поменяла «право» на «лево».

Однако такие аномалии науке были неизвестны. То есть были инвертирующие точечно, выворачивающие наизнанку, а вот зеркальных аномалий не наблюдалось.

Гримо поздравил физиков и пошёл к себе в кабинет.

Нужно было посмотреть свежие сообщения от полевых групп.

Сообщений не было, и это его раздражало.

Те, кто находился в маршрутах, часто говорили потом, что по необъяснимым причинам пропала связь.

В это Гримо не верил.

Собственно, радиосвязь в Зоне есть, это легенда, что в Зоне связи нет. Выгодно было говорить, что выйти в эфир или отбить текстовое нельзя.

Это придавало особую прелесть левым маршрутам в экспедиции, выгодно было время от времени отключиться — причём многим было выгодно. Сталкерам, учёным, солдатам — отключился и вне контроля.

А надо — включился.

И вертолёты летали, и всё тут было.

Но аномальность Зоны никуда не денешь, хоть связь была. Ну да — она прерывается. То надень, то на два.

Всё упирается в порядок и правила. Время от времени в контрольные сроки выходить на связь всегда можно. Дисциплина, да.

Вся жизнь ушла на то, чтобы упорядочить поток исследований.

Гримо не без оснований полагал, что без него всё остановится, и даже Атос не сумеет разгрести всю обильную документацию, которая сопровождает сейчас любые исследования.

Он считал, что незаменим, и он действительно был незаменим.

Всю жизнь он боролся с хаосом, и только теперь это стало получаться. На пространстве отчуждённой в международную собственность земли он сумел выстроить всю работу на рациональной основе.

Цифры шли к цифрам, если группу Атоса пытались обмануть, не вовремя перевести деньги или же обложить данью — Гримо пресекал это незамедлительно.

Он был бюрократ, но при этом он был настоящий вооружённый бюрократ.

Гримо ходил в Зону сам, и, как ни странно, ходить с ним любили. Выходы его обычно оканчивались ничем, но ни разу никто в его группе не покалечился, не говоря уж о том, что не было трупов.

Служба у него была поставлена замечательно — всё делалось по инструкции. Инструкции, правда, не предполагали наличие результата.

Но каждый раз охотников идти с ним было множество — за каждый выход хорошо платили, и прогуляться с Гримо было одно удовольствие (если вообще можно так говорить о выходах в Зону).

Деньги шли, и Атос обычно использовал своего заместителя, чтобы оприходовать какие-то зависшие средства, а также на тех площадках, где вряд ли что можно было найти.

Но эти места тоже нужно было осматривать — просто для чистоты эксперимента.

Но с недавнего времени отчётность Гримо не нравилась — Атос разбрасывался.