В Германии заболеваемость туберкулезом, много лет державшаяся на одном и том же уровне, выросла с 2015 года в связи с миграционным кризисом. По сведениям Института Роберта Коха, в 2015 году зафиксированы 5865 больных туберкулезом — на 29 % больше, чем в 2014‐м. Почти три четверти всех зарегистрированных больных (72,1 %) — иностранцы, большей частью из Сомали, Эритреи и Афганистана[966].

Как бы драматически ни звучали эти цифры, туберкулез в Германии — болезнь редкая, большинство из нас, как правило, не контактирует с больными. Бегство и миграция, бедность и невыносимые условия жизни, безнадежность, наркотики и бездомность — чахотка остается социальной болезнью[967], недугом «маргинальных групп населения»[968]. Вряд ли когда-нибудь чахотка вновь станет ведущей темой в литературе и искусстве.

У каждой эпохи — своя чума, каждое время отмечено своей болезнью. Всё еще есть болезни, которые наделяются положительным значением, а есть те, которые вызывают в нас лишь животный страх. Чахотка, пожалуй, единственная смогла совместить в себе обе эти крайности. Только восприятие чахотки пережило такой крутой спуск: от обожествления больных к их уничтожению.

Синдром эмоционального выгорания, каким бы тяжким это заболевание ни было для человека, может, пожалуй, считаться социально приемлемой болезнью, в отличие от депрессии, хотя депрессия и выгорание иногда так схожи, что их путают. Выгорание возникает вследствие того, что человек просто надорвался. В обществе оно воспринимается как болезнь менеджеров, болезнь переработавших. Депрессия же, напротив, как считают, поражает людей либо чем-то душевно травмированных, либо недостаточно занятых. Выгорание считается следствием борьбы с внешним миром, депрессия — результатом повреждения мира внутреннего.

Но, скорее всего, наибольший ужас в наше время вызывает деменция, и прежде всего болезнь Альцгеймера. Их воспринимают как цену, которую приходится платить за долгую жизнь и здоровье.

Болезнь Альцгеймера никак нельзя назвать преображающей. Это не возвышение, не одухотворение, не совершенствование индивидуальности — а нечто противоположное тому, как романтики воспринимали чахотку. Альцгеймер — это утрата: потеря ощущения времени и пространства, самовосприятия и памяти. Иссякает при этом не столько тело, сколько дух. Доступ во внутренний мир больного оказывается заблокирован. Возможен лишь беспомощный взгляд извне: так смотрят те, кто теряет близкого человека, кто лишается всякого доступа к нему, перестают его узнавать, а он уже более не узнаёт их.

Чем старше становится наше общество, тем острее вопрос: как мы обращаемся с больными, как заботимся о них, какое место в обществе отводим им. Видим ли мы в них прежде всего причину расходов и страховых выплат, должны ли больные и старые люди сами себя воспринимать как обузу для общества? Или нам удастся, вопреки любым нагрузкам и тяготам, принять болезнь как естественную часть жизни и обеспечить жертвам болезни, независимо от их происхождения, возраста и благосостояния, должную заботу, уход и прогрессивное лечение?

То, как мы обращаемся с больными, как воспринимаем болезнь, как представляем ее в искусстве, в кино и литературе, когда-нибудь многое расскажет о нашем времени.

В первую очередь благодарю Йохана де Бланка, без которого этой книги не было бы. Заинтересованный темой чахотки, он открыл мне дверь в замечательное издательство Matthes & Seitz Berlin. Но свою задачу литературного агента он понял гораздо шире: он был первым читателем, критиком, увлеченно обсуждал со мной мой текст, был и моим сторонником, и противником. Он строго заставлял меня трудиться, вселял мужество и утешал.

Благодарю издателя, доктора Андреаса Рётцера, за доверие, которое он мне оказал, за терпение и понимание, когда из‐за болезни я сомневалась, смогу ли вовремя закончить книгу.

Тильмана Фогта благодарю за его замечания и предложения, всегда полезные и благотворные, и за осторожное и чуткое редактирование.

Мои родители Арнульф и Ева Мозер, хотя живут далеко от меня, неизменно сопровождали меня во время работы над этой книгой. Оба они, опытные авторы научных текстов и книг, помогали мне в поисках литературных источников, читали разные варианты моего сочинения и поддерживали меня, гордились мной. Мне не хватит слов отблагодарить их.

Мое любимое семейство — Франк, Паула и Фриц — прошло со мной все испытания. Без них, без их любви, поддержки, терпения я не смогла бы написать эту книгу.

Aly G. Die Belasteten. «Euthanasie» 1939–1945. Eine Gesellschaftsgeschichte. Frankfurt/M., 2013.

Aly G. Tuberkulose und «Euthanasie» // Menschenverachtung und Opportunismus. Zur Medizin im Dritten Reich / hg. von J. Pfeiffer. Tübingen, 1992. S. 131–146.

Anz T. Literatur des Expressionismus. Stuttgart, 2010.

Anz T. Gesund oder krank? Medizin, Moral und Ästhetik in der deutschen Gegenwartsliteratur. Stuttgart, 1989.

Anz T. Der schöne und der häßliche Tod. Klassische und moderne Normen literarischer Diskurse über den Tod // Klassik und Moderne. Die Weimarer Klassik als historisches Ereignis und Herausforderung im kulturgeschichtlichen Prozeß / hg. von K. Richter, J. Schönert. Stuttgart, 1983. S. 409–432.

Aries P. Geschichte des Todes. München, 1995.

Arnold M. Edvard Munch mit Selbstzeugnissen und Bilddokumenten. Reinbek bei Hamburg, 1986.

Aschenbeck N. Architektonische Laboratorien der Moderne. Von den Licht-Luft-Hütten am Monte Verita zum neuen Wohnungsbau // Neue Zürcher Zeitung. 16. Aug. 2014. S. 57.

Baur E. G. Chopin oder Die Sehnsucht. München, 2012.

Bergdolt K. Leib und Seele. Eine Kulturgeschichte des gesunden Lebens. München, 1999.

Bernhard T. Die Kälte. Eine Isolation. München, 2011.

Beutin W. u. a. Deutsche Literaturgeschichte. Von den Anfängen bis zur Gegenwart. Stuttgart; Weimar, 1994.

Blasius D. Tuberkulose: Signalkrankheit deutscher Geschichte // Geschichte in Wissenschaft und Unterricht. Bd. 47. 1996. S. 320–332.

Bröhan N. Heinrich Zille. Eine Biographie. Berlin, 2014.

Bromme M. T. W. Lebensgeschichte eines modernen Fabrikarbeiters. Berlin, 2014.

Bronfen E. Nur über ihre Leiche. Tod, Weiblichkeit und Ästhetik. München, 1994.