Вечером, уложив детей спать, Карлайл позвонил Кэрол, они познакомились в школе, месяц назад. Он рассказал ей про этот кошмар.

— Дети во дворе, одни с огромной собакой. Псина здоровая, как волк. А эта сидит в доме с оравой своих дружков. Врубили на полную Рода Стюарта и оттягиваются там, а мои дети на улице — играют с чужой собакой.

Он прижал пальцы к виску и все время тер его, пока говорил.

— Боже мой! — ужаснулась Кэрол, — бедняжка. Я так тебе сочувствую.

Голос ее звучал немного приглушенно. Он сразу представил, как она в своей обычной манере прижимает трубку подбородком, он помнил эту ее привычку, которая его слегка раздражала.

Может, ей приехать? Она приедет. Она считает, что так будет лучше. Сейчас только позвонит няне и сразу поедет к нему. Она настаивает. Не надо стесняться, каждому порою нужна поддержка.

Кэрол была секретарем директора в школе, где Карлайл преподавал рисование. Она была разведена и жила со своим десятилетним невротиком сыном, которого папаша назвал Доджем, в честь своей машины.

— Нет, пожалуй, не стоит, — сказал Карлайл. — Но все равно спасибо. Спасибо, Кэрол. Дети, конечно, уже легли, но понимаешь, мне сегодня хочется побыть одному.

Второй раз она предлагать не стала.

— Дорогой, я так тебе сочувствую. И понимаю, что тебе сейчас ни до кого. Я уважаю твои чувства. Увидимся завтра в школе.

Он понял, что она ждет от него еще каких-то слов.

— Недели не прошло, и снова надо искать няню, — сказал он. — Я так с ума сойду.

— Солнышко, не расстраивайся, — ответила она. — Что-то обязательно подвернется. На выходных я помогу тебе найти подходящего человека. Все будет нормально, вот увидишь.

— Еще раз спасибо, что поддержала в трудную минуту. Ты просто чудо.

— Спокойной ночи, Карлайл.

Уже повесив трубку, он пожалел, что не смог сказать чего-нибудь более нормального. Так он еще ни с кем не разговаривал. Нет, у них не было никакого романа, ничего такого, но она ему нравилась. Она знала, как ему было сейчас тяжело, и ничего от него не требовала.

Когда Эйлин уехала в Калифорнию, Карлайл первый месяц проводил каждую свободную минуту с детьми. Просто глаз с них не спускал, наверное, из-за потрясения от случившегося. И другими женщинами тоже не интересовался, и думал, что вряд ли вообще теперь заинтересуется. Как будто в трауре ходил. Все дни и ночи только с детьми. Готовил им еду — самому-то есть не хотелось — стирал и гладил их вещички, возил за город, где они собирали цветы и ели сэндвичи, завернутые в вощеную бумагу. Он приводил их в супермаркет и позволял выбирать все, что они захотят. Они часто куда-нибудь ходили: то в парк, то в библиотеку, то в зоопарк. В зоопарк брали с собой хлеб — кормить уток. А ночью, уложив детей в кровать, Карлайл читал им Эзопа, Ганса Христиана Андерсена или братьев Гримм.

— А когда вернется мама? — спрашивал иногда кто-то из них посреди сказки.

— Скоро, — отвечал он. — На днях. Слушайте дальше.

Он дочитывал сказку, целовал их и выключал свет.

И пока они спали, он бродил из комнаты в комнату со стаканом в руке, убеждая себя, что, да, конечно, Эйлин рано или поздно обязательно вернется. Потом вдруг кричал:

— Не хочу тебя больше видеть. Никогда тебя не прощу, сучка чокнутая!

А через минуту начинал умолять:

— Вернись, солнышко, прошу тебя. Я тебя люблю, ты нужна мне. И дети тоже по тебе скучают.

Иногда он засыпал прямо перед телевизором, а когда просыпался, обнаруживал, что тот все еще работает, а все программы давно кончились.

В то время он думал, что другие женщины вряд ли скоро его заинтересуют, а может, и вообще не заинтересуют. Ночью, сидя перед телевизором и отложив в сторону книгу или журнал, он часто думал об Эйлин, вспоминал ее милый смех, ее руку, поглаживающую его шею, там где болело. В такие моменты он был готов заплакать. Но напоминал себе: «Ты далеко не первый, с кем такое случилось».

А потом случился этот скандал с Дебби. Вот как все это было. Немного отправившись от потрясения и боли после отъезда жены, Карлайл позвонил в агентство по трудоустройству, рассказал о своей ситуации и требованиях к няне. Там все записали и пообещали, что скоро с ним свяжутся.

— Желающих возиться с домашним хозяйством да еще сидеть с детьми не так много, — посетовали они, — но мы обязательно кого-нибудь найдем.

За несколько дней до начала занятий, Карлайл снова позвонил в агентство, где ему сказали, что завтра утром обязательно кого-нибудь пришлют.

«Кто-нибудь» оказался женщиной тридцати пяти лет с волосатыми ручищами и в стоптанных башмаках. Она пожала Карлайлу руку и молча его выслушала, не задав ни единого вопроса о детях — даже не спросила, как их зовут. А когда он провел ее в комнату, где играли дети, она с минуту просто тупо пялилась на них. Потом, наконец, улыбнулась, и Карлайл заметил, что у нее не хватает зуба. Сара бросила карандаши, подошла к отцу и взяла его за руку, не сводя глаз с незнакомой тетки. Кит тоже оглядел ее и снова занялся раскрашиванием. Карлайл поблагодарил женщину за то, что она любезно уделила им столько времени, и сказал, что свяжется с ней позже.

И тем же вечером он увидел объявление на доске в супермаркете — кто-то предлагал свои услуги в качестве няни, «все детали — при личном разговоре». Карлайл позвонил по этому номеру и попал на толстушку Дебби.

Летом Эйлин иногда присылала детям открытки, письма, фотографии и собственные рисунки пером, сделанные уже в Калифорнии. Еще она писала Карлайлу долгие путаные письма, в которых просила его понять сложившуюся ситуацию — сложившуюся ситуацию, это же надо! — но твердила, что счастлива. Счастлива. «Как будто, — думал Карлайл, — важнее счастья в жизни ничего нет». Она писала, что если он действительно ее любил, как сам говорил, и она ему верила, — она его, конечно, тоже любила, — то он сможет ее понять и принять то, что случилось. Она как-то раз написала: «Истинную связь ничто не разорвет». Карлайл не знал, имела ли она в виду их отношения или свою новую жизнь в Калифорнии. Ему не нравилось слово «связь» — разве оно выражало их чувства? Как будто о сообществе каком-то говорила. Совсем, видно, рехнулась. Он еще раз перечитал эту фразу и скомкал листок.

Но через несколько часов вытащил письмо из мусорного ведра и положил его в шкаф, на полку, где он хранил все ее письма и открытки. В одном из конвертов была фотография: Эйлин в купальнике и в большой мягкой шляпе. Там же лежал ее рисунок — на плотном листе бумаги карандашом была изображена женщина в легком платьице, сидящая на берегу реки. Она опустила плечи и закрыла лицо руками. Карлайл предположил, что этим рисунком Эйлин давала понять, как она переживает из-за их «ситуации». В колледже она занималась рисованием и, несмотря на замужество, говорила, что намеревается и дальше развивать свой талант. Карлайл тогда ответил, что иного даже и не мыслит, что это ее долг перед собой, долг перед ними обоими. В те дни они любили друг друга. Это он точно знал. Он не мог представить себе, что полюбит кого-нибудь так, как любил ее. И Эйлин тоже любила его. И вот, после восьми лет их совместной жизни, она удрала от него. Как она выражалась в своем письме, «решила рискнуть».