— Что вы думаете? — спросил Яван, подходя к нему сзади. — Кто-нибудь мог проникнуть в спальню со двора?

— Мало вероятно, милорд, — ответил Фотир, не оборачиваясь. — Сюда трудно подняться по стене.

— Трудно, но все-таки можно.

— Да, можно.

— А как насчет другой комнаты на этом же уровне?

Об этом Фотир не подумал. Убийца — кто бы он ни был — наверняка подобрался к спальне Тависа с восточной стороны, ибо, двигайся он с западной, ему пришлось бы миновать окна Фотира и Ксавера, а также герцога. Из всех комнат южной стороны эта находилась ближе всего к восточной стене замка, и под всеми окнами тянулся узкий выступ, хотя в стыке стен и стояла угловая башня. Насколько мог судить Фотир, обогнуть башню было трудно, но не невозможно и гораздо легче, чем подняться по стене снизу.

— Да, милорд. По-видимому…

Оно бросилось в глаза советнику, словно рубин на груди знатной дамы. Оно было маленькое, не больше отпечатка пальца, но не оставляло никаких сомнений. На наружнем крае правой ставни, в самом углу, виднелось пятно запекшейся крови в форме полумесяца, напоминавшее Илиаса на ущербе.

— По-видимому что? — спросил Яван.

— Милорд! — прошептал Фотир, словно боясь спугнуть улику. — Посмотрите сюда!

Он посторонился, подпуская герцога к окну, но продолжая показывать пальцем на угол ставни.

— Хвала Ину! — воскликнул Яван, тоже увидев пятно.

— Вы что-то нашли? — подозрительно спросил Шерик.

— Вот именно. — Герцог посмотрел на Шерика и широко улыбнулся, впервые за несколько последних дней. — Благодарю вас.

Первый советник подошел к окну, Ксавер тоже. Яван подтянул к себе ставню и показал пальцем на пятно.

— Это кровь, первый советник, — сказал герцог. — Кто-то проник сюда через окно, убил Бриенну, сделал все так, чтобы подозрение пало на Тависа, а потом покинул комнату, опять-таки через окно.

Несколько мгновений Шерик внимательно рассматривал пятно, слегка нахмурившись.

— Да, это действительно похоже на кровь, — наконец согласился он, отступая от окна и устремляя взгляд на Явана. — Но я не понимаю, каким образом единственное крохотное пятнышко может подтвердить столь фантастическую гипотезу.

— Как иначе вы можете объяснить это? — осведомился Фотир.

— Возможно, лорд Тавис подходил к окну после того, как убил Бриенну.

Ксавер помотал головой:

— Вы видели, как обильно убийца измазал руки мальчика кровью. Тавис заляпал бы все ставни, если бы подходил к окну.

— Возможно, так оно и было, но слуги смыли кровь. Или, если уж на то пошло, пятно могли оставить слуги, которые испачкались в крови, пока убирали комнату.

— Это нелепо! — воскликнул герцог.

— Не более нелепо, чем предположение о лазающем по стенам убийце, милорд.

— Вы просто твердо решили обвинить в убийстве моего сына! Вы и ваш герцог!

— А вы, сэр, изо всех сил стараетесь спасти его и для этого готовы даже выдумывать смехотворные небылицы.

— Не забывайтесь, кирси! — предупредил герцог, наставляя на Шерика палец. — Помните, с кем вы разговариваете!

— Я не стал бы молчать, даже если бы вы уже были королем, милорд, — сказал советник, глядя прямо в глаза Явану. — Ваш сын останется в нашей темнице, и я по-прежнему намерен подвергать сомнению все ваши слова. Правосудие в Кентигерне вершится независимо от общественного положения виновных. — Он повернулся и направился к двери. — Вы нашли, что искали. Теперь я попросил бы вас вернуться в свои покои.

— Я требую, чтобы вы сообщили герцогу о нашей находке! — Голос Явана прозвучал оглушительно в маленькой комнате.

Советник остановился перед самой дверью и вновь посмотрел прямо в глаза герцогу.

— Я непременно сообщу обо всем герцогу, милорд, — сказал он тихим ровным голосом. — А также доложу о вашей версии. И выскажу свое собственное мнение, которое заключается в том, что ваше маленькое открытие ничего не значит против всех остальных улик, которые указывают на виновность лорда Тависа.

Он повернулся и вышел прочь в сопровождении одного из стражников.

Некоторое время Фотир и все прочие молчали. Потом молодой Маркуллет снова подошел к окну и уставился на пятно крови.

— Это наверняка что-то значит, — проговорил он. — Правда ведь?

Фотир хотел ответить утвердительно, но он знал верный ответ еще прежде, чем Яван произнес его вслух.

— Это что-то значит только в том случае, — сказал герцог, — если Андреас так посчитает.

Вопли безумного узника стали хриплыми, прерывистыми. Теперь они звучали тише, словно силы наконец начали покидать несчастного. С первого дня заточения Тавис старался не обращать внимания на крики и до известной степени преуспел в своих попытках. Теперь он мог спать, что было сдвигом по сравнению с несколькими первыми днями, а иногда и вовсе переставал обращать внимание на вопли, которые в такие минуты звучали фоном, словно грохот волн, бившихся о скаты под Кергским замком.

Все же Тавис всегда замечал, когда крики прекращались, поскольку тишина приносила облегчение — и поскольку это неизменно означало, что в темницу кто-то вошел.

Поэтому, когда вопли стихли на сей раз, против обыкновения завершившись приступом судорожного кашля, он решил, что опять пришел отец или Ксавер. Отец приходил к нему сегодня уже дважды — во второй раз чтобы сообщить о пятне крови, обнаруженном на ставне. Такая новость подбодрила бы Тависа, если бы он смел надеяться. Возможно, очередной визит обещал новые добрые вести.

Однако дверь на площадке лестницы не открылась даже после того, как кашель прекратился. Тавис ждал, когда загремит засов или послышатся голоса за дверью. Спустя несколько минут он начал прислушиваться, не подаст ли голос другой заключенный. Но в темнице по-прежнему царила тишина.

Не потерял ли несчастный сознание? Не умер ли он? Тавису ни разу не приходило в голову, что такое может случиться, хотя этого следовало ожидать. Человек находился в камере смертников. Одному Ину ведомо, сколько времени он провел там без пищи и воды. Удивительно, что он протянул так долго. И все же Тавис не мог смириться с мыслью, что сосед не возобновит свои вопли через минуту.

Он должен был почувствовать облегчение. Сколько часов он провел, моля о тишине? Сколько раз ему хотелось закричать соседу, чтобы он умолк? Наконец он обрел покой. Но какой ценой? Как бы сильно ни раздражали безумные вопли, сознавать, что он остался совсем один в темнице, было еще тяжелее. Как ни странно, он находил некоторое утешение в присутствии другого узника. А может статься, он утешался мыслью о бедственном положении другого человека, сознанием, что его собственная участь, пусть страшная, все же легче участи несчастного безумца, обреченного на медленную смерть от голода и жажды.