Он резко оттолкнул меня.

– Иди на х…й отсюда! Взорвется же!

Я отлетела в сторону, упала. Ушибла коленку. Но встала и снова поплелась вперед.

Настя уже стояла в нескольких шагах от машины.

– Эй, ты можешь идти? – я потрясла ее за плечи. Она не двигалась с места. Глядела на меня бешеными глазами. А потом вдруг побежала, шатаясь…

Я кричала:

– Стой! Куда ты?! Остановись!

Она бежала по дороге.

В машине еще кто-то был. Голова. Чья-то голова с кровоподтеками. Саша никак не мог его вытащить – ноги зажало.

– Я помогу тебе, сейчас, подожди!

– Отойди, черт, отойди!

Я не слушала, что он говорит. Я видела только кровавое месиво на переднем сиденье… Дерево мешало подобраться ближе.

Саша держал его под мышками, я наконец ухватилась за шиворот. Руки стали липкими и скользкими от крови. Поддалось.

– Да беги ты, черт бы тебя побрал!

Но я не отпускала, как клещами впилась. И правда, кажется, запах бензина… Вдруг что-то грохнуло, жаркая волна накрыла меня, и я полетела на асфальт.

– Ложись! – услышала я над ухом. – Голову, голову закрой!

Это страшнее, чем в кино. Едкий дым, осколки, что-то упало сверху. Запахло паленым. Еще один взрыв. Я скосила глаза – горело ярко. На фоне темного еще неба. Машина пылала, ее уже не было видно – только костер. Жуткое и нереальное зрелище. Горячая точка, репортаж CNN. Ногам стало жарко. Кажется, подошвы туфель оплавились.

– Потихоньку вставай…

Мы потащили раненого в сторону, к обочине.

Третий взрыв был небольшой. До нас жар уже не доставал.

– Там твоя машина?

– Да.

Он не дышал, человек, лежащий на земле.

– Давай еще чуть-чуть подтащим его.

– Может, подъехать ближе?

– Не надо… пока эта горит…

Мы с трудом доволокли его до моей машины. Саша снял пиджак – скомкал, получилась подушка. На заднее сиденье человек поместился с трудом. Мы кое-как пристроили его – полусидя, полулежа.

– Главное – ноги.

На ноги я старалась не смотреть. Ошметки костюма. Там, где должны быть брюки – что-то красное, кровоточащее. И живот… Рубашка, залитая кровью. Саша открыл аптечку, заматывал его бинтами. Я стояла и смотрела, как догорает машина. На сиденье я старалась не смотреть.

– Я поведу, – сказал он.

– Не надо, я могу сама.

– Поведу я. Ты не знаешь дороги.

– Он дышит?

– Пока еще дышит.

– Слушай, а может, «Скорую» надо?

– Какая, бл…дь, «Скорая», он помрет раньше! Мы быстрее довезем.

Мы сели в машину. Я вдруг вспомнила.

– Слушай, а Настя как же? Она убежала. Вдруг с ней что-нибудь? Может, нам надо за ней ехать? Она же в шоке.

– В шоке, но не при смерти. Бегать может, значит, не помрет. Пьяные выживают. Сука девка…

Со стороны Монте-Карло к месту аварии приближался еще один автомобиль.

– Черт, сейчас тут толпа будет!

Он осторожно съехал на асфальт, вывернул руль влево, объезжая дымящийся трупик машины, и мы понеслись. Я посмотрела на часы. Не больше десяти минут, а, кажется, прошла целая вечность.

– Ты молиться умеешь? – спросил он вдруг.

– Ну, в принципе, да.

– Давай молись. Я в это не очень верю, но, может, у тебя получится. Аркаше только это сейчас поможет.

Так это Аркадий? Девятое место в списке Forbes, с трудом поместившееся на заднем сиденье маленькой машинки. Хватит ли у меня слов, чтобы сохранить за ним место в списке живых?

Я начала читать про себя. Сосредоточенно, глядя на дорогу.

– Говори с ним, Алена, говори, не молчи!

Так с кем говорить – с Богом или с мужчиной на заднем сиденье, который направляется к Богу?

Я обернулась назад. Аркадий не шевелился.

– Аркадий, слышите? Слушайте меня! Только не спите… Сейчас все будет хорошо. Мы едем в больницу. С вами все будет хорошо! Вы слышите меня, Аркадий?

Едва заметно дрогнули веки. Он шевельнулся.

– Он дышит! Слышишь, Саша, он дышит, он живой!

Мы неслись с сумасшедшей скоростью, Саша обгонял по встречной, игнорировал светофоры. Отсчитали несколько километров в сторону города и через несколько минут подъехали к больнице.

Дальнейшее не требовало моего деятельного участия – к машине бежали врачи, Аркадия вытаскивали из машины, Саша бежал за каталкой, я за ним. В коридоре перед дверями, ведущими вглубь, в холодные хромированные внутренности операционных и реанимаций, мы затормозили. Носилки поехали дальше.

– Подожди меня на улице, не надо тебе здесь, – сказал он.

Он прав. Я вышла на воздух. Закурила.

Утро набирало обороты, нормальное безмятежное утро, в котором не было места для произошедшего только что. От никотина кружилась голова. Я ощущала ту особенную пьянящую легкость, которая бывает только после бессонной ночи. И это странное ощущение, что все происходит не с тобой.

Чувство не участника, а наблюдателя – вот утро, Ницца, больница…

Поскольку вся эта ночь и утро были совершенно нереальными, слишком нереальными, чтобы быть правдой, у меня возникло чувство отстраненности.

И, хоть это ужасно при создавшихся обстоятельствах, какого-то жуткого восторга и даже облегчения. Я вдруг почувствовала прилив сил – как будто прожила события, которые могли произойти с кем-то героическим. Я как настоящая героиня фильма.

Моя машина так и стояла открытой. На заднем сиденье – пятна крови, мокрое место. Нет, это совсем не кино. Только что здесь лежал человек, а сейчас он, может быть, умирает в нескольких метрах от меня. Меня замутило. Не надо было курить на голодный желудок. Спазм согнул пополам. Я пустилась на колени. Меня вывернуло. Трава мягкая, мокрая от росы…

– Алена, что с тобой? Плохо тебе? Давай врача сейчас позову. – Я подняла голову. Надо мной стоял Саша.

– Не надо врача. Сейчас пройдет.

Он сел рядом со мной. Лицо в ссадинах. В бурых пятнах запекшейся крови, своей, чужой.

– Ты уверена? – Он взял мою голову в свои руки. Повернул к себе, обтер лицо рукавом рубашки. Рубашке это уже не повредит. – Пойдем-ка, умоешься. И что-нибудь успокоительное надо.

– А ты?

– За меня не волнуйся. На мне как на собаке. Я бился уже, ничего…

– А что с ним? С Аркадием что? Что врачи сказали?

– Ну, из того, что я понял – все плохо. Прогноз они не дают. Состояние тяжелое. Слушай, телефон у тебя есть? Мой в той машине остался.