— Тоже, привязывали ему банку с голодным грызуном? — спросил Пономаренко — или одного обещания китайских пыток хватило?

— Вот клянусь, что этого мистера и пальцем не тронул — отвечаю я — лишь словами расписал, что бандеровцы делают с теми, кого сочтут "зрадныком". Если настаиваете, сэр, мы вас официально отпустим — но умываем руки, когда завтра ваш изуродованный труп окажется на одесской свалке. У нас и бандеровцы найдутся, самые настоящие, кто во всем сознается — а можем и тем, кто пока еще на воле, по своим каналам информацию слить, что вся эта акция провалилась из-за вас, тогда за вашу голову я и гроша не дам, и уехать вы не успеете, до вас раньше доберутся. Или посидите пока в полной тишине и безопасности, а мы решим, что с вами делать — что выбираете? Джентльмен оказался благоразумным.

— И англичанин поверил в эти сказки? — прищурился Пономаренко — Одесса все-таки не Станислав, бандерье там ну совершенно не всемогуще, это любой, владеющий информацией, скажет.

— Вот только если у этого мистера было поручение в красках расписать происшествие, то ему не могли не рассказать про ужасных и всесильных бандеровцев! — отвечаю я — даже если этот сэр не в курсах, и ему просто намекнули, быть там и в такое время, где что-то должно произойти. Вот, при обыске изъято — как положено, со всеми формальностями, не отвертится уже, да и почерк его, можно доказать. Блокнот этого мистера — и что он уже успел написать, готовил такую сенсацию, что Геббельс в гробу перевернется! Как в ресторане на пароходе, Лазарев, известный русский "адмирал Победы", услышав от официанта слова на запрещенном в СССР украинском языке, приказал своей охране выбросить несчастного за борт, что и было исполнено. После чего русские офицеры устроили гнусную оргию с убийствами и насилием, над воспитанниками и воспитанницами киевского детдома. Изуродованные детские трупы летели за борт, приманивая акул со всего Черного моря — как когда-то делал нацистский адмирал Тиле. А все выжившие дети и воспитатели были тотчас же арестованы и брошены в тюрьму, чтобы замести следы. Ну и еще, про великую, древнюю и славную Украину, независимость которой растоптана проклятыми москалями. Вражина оголтелый — ну как такого выпускать? Нехай посидит — а после разберемся. Как вы и ответственные товарищи решите — так и будет. Как политически правильно, и с пользой для СССР — прикажете, отпустим, прикажете, будет как я обещал: труп на помойке, и все претензии к бандерью.

— То есть вы, товарищ Кунцевич, политическую ответственность перекладываете на тех кто повыше? — усмехнулся Пономаренко — а ваше дело, приказ исполнять? Хотя вообще-то вас назначали главноотвественным, на месте.

— А я считаю, что Кунцевич поступил правильно — поддержала меня Лазарева — какой был еще путь? Вербовать этого мистера смысла не было — был бы это кто-то, к нам настроенный дружески, как Хемингуэй, тогда да. А этот, раз сам, без принуждения, поспешил написать такое… Как минимум, он заранее был проинструктирован, в каком ключе писать.

— И он в данном случае просто попка, пешка — добавляю я — с главредактором господа из их Конторы побеседовали, он этого вызвал, и дал указания, желаю чтоб так. А то и вовсе, было бы имя, "корреспондент известной газеты, случайно оказавшийся в центре событий", ну а что там после от его имени в номер, дело десятое. Можно было попробовать его вербануть, шантажировать — но смысл? А так — у нас время есть, на свою контригру.

— И у вас, конечно, уже есть план?

— А как без этого, Пантелеймон Кондратьевич? — ответила Лазарева — что лучшее оружие против клеветы: правда! Открытый судебный процесс, с максимальным освещением в прессе — где прозвучит, как бандеровцы, по иностранному наущению, хотели захватить мирный пассажирский пароход, взяв заложниками гражданских. И Полина Лобанова, девочка тринадцати лет, расскажет, как ее душили. И Кук, сволочь, но целый "генерал" УПА, расскажет о злобных человеконенавистнических планах. И прочие подследственные. А в завершение, можно записки этого писаки предъявить, с заключением экспертизы, чей почерк — вот какое протухшее блюдо вам хотели скормить. Предварительный перечень мероприятий мы уже коллективно набросали — вот, посмотрите.

Ай да Анна Петровна, когда ж успела? В поезде из своего купе почти не выходила — не видел я ее ни на остановках, ноги размять на перроне, ни даже в вагоне-ресторане. Сидела, сочиняла — коллектив, в лице ее одной.

— Что ж, пусть так и будет — сказал Пономаренко, быстро просмотрев протянутые Аней листки — но остается вопрос последний. Вы, товарищ Кунцевич, чем занимались? Если все решения, планы — от других? Что лично бандитов обезвреживали, это конечно, хорошо, и для старшего лейтенанта Кунцевича было бы просто великолепно, а вот от полковника Кунцевича уже другое ждем. Вы сомневались в квалификации своих подчиненных, что решили в штурмовой группе, первым под пули? Так год не сорок первый — согласно уставу, командир должен лично в атаку идти, когда это обстановкой оправдано. А тут — что изменилось бы, если на вашем месте был бы хотя бы капитан Мазур?

— Простите, Пантелеймон Кондратьевич, но товарищ Кунцевич принимал в составлении наших планов самое активное участие — решительно ответила Аня — мы ж за орденами не гонимся — какая нам разница на кого запишут? Общее дело делаем.

— Вы, товарищ Кунцевич, когда учиться пойдете? — сменил тему Пономаренко — если даже товарищ Смоленцева успевает — причем сочетая это с кино, модой, и воспитанием детей. А вы, даже не женатый пока что!

Вот не поверю, что ему не доложили! Так успею еще. Хотя перед Машей будет неудобно, после всего…

А когда мы после вышли, на улицу уже, где машины стояли, я Аню спрашиваю:

— Тебя подвезти? Если соседи — лишь в разных парадных живем.

А она на меня взглянула — так на Марию похожа, в этой шляпке и плаще — и через секунду сказала:

— Спасибо, Валя, не надо. Еще подумают всякое. Да и служебный транспорт меня ждет.

Улыбнулась, затем вуаль опустила, стала безликой. И пошла к двум черным автомобилям, такие же ЗИМы, как у меня — один для нее, второй с охраной. Ну а я третьим сзади пристроюсь, тоже сопровожу. Хотя Москва, не Киев — слышал, что Аня со своей подружкой-римлянкой и пешком гуляют, и ездят в метро иногда.

А мне, в свою холостяцкую квартиру возвращаться. Где даже телевизора нет — КВН-49, это извращение для меня, привыкшего совсем к иному, экран четырнадцать сантиметров на десять, черно-белый, и качество соответствующее — я и покупать не стал. В ресторан что ли закатиться, или еще куда? Кто утешит бедного одинокого ухореза?

Решено — прослежу, чтоб Аня нормально доехала, и рвану к Марии. После того, что было — согласится она мое жилище оценить? Со всеми ее вещами — в мой ЗИМ влезет. А если какой-то хулиган Сашка Янов, на которого Машенька мне жаловалась, попадется — с великим удовольствием ему по разным местам настучу!

Лючия Смоленцева. 26 июня 1953

В Риме нас уже ждали.

Я становлюсь истинно русской итальянкой — если столь легко вспоминаю Пушкина (по книгам которого Анна заставляла меня совершенствоваться в русском языке). "Никому не сказала, кроме как попадье, да и то потому что…". Мы вылетали из Тобрука в строжайшем секрете — но (как показало проведенное позже расследование) тот симпатичный подполковник с аэродрома, которому я давала автограф, под большим секретом радировал своему другу в Италию, уже после того как мы взлетели. В итоге едва мы вышли из самолета на летное поле, как увидели встречающую нас толпу.