за стену особняка. Мы кубарем скатились с амбара и побежали по закоулку. Метров двадцать нас отделяло от заветной калитки, не больше...

— Бах! Бах! — стрелять Стеценко начал на бегу.

За что люблю стервеца — понятливый! Я не был таким хорошим стрелком, и потому открыл огонь с кинжальной дистанции, когда первые лиходеи уже падали, пораженные пулями моего зама и оглашали ночную тьму воплями. Они были вооружены какими-то дубинками, обмотанными тряпьем: явно хотели сработать тихо! А нам тишина была не нужна. Напротив, хотелось, чтобы выстрелы разбудили тех, кто был в доме, да и соседей тоже. Послышались крики и шум, который всё усиливался и разрастался.

Стеценко опустошил магазин за секунды — его жертвами стали молодчики у стены, которые выполняли роль живой лестницы. Они рухнули замертво, все впятером, один за другим, спровоцировав падение еще двоих, карабкавшихся на стену. Я же стрелял по типам в полосатых халатах, которые пытались вскрыть калитку. Как только грохот выстрелов стих, из общего шума и гама, который воцарился в ночном городе, стало возможным вычленить отдельные звуки. Определенно — билось стекло! А следом за этим раздавались глухие удары и сдавленные стоны.

— Дефенестрация, — сказал я, поминая Тревельяна, который любил такие заковыристые термины.

— Что? — Стеценко перезарядил пистолет и хладнокровно выпустил весь магазин в раненых налетчиков.

Кто бы они ни были — они напали на дом наших практически единственных союзников. И тем более — угрожали жизни Императора. Хотя это как раз вопрос спорный...

— Дефенестрация. Акт выбрасывания кого-либо из окна, — я сунул дуло револьвера в замочную скважину в калитке и выстрелил.

С обратной стороны отвалился навесной замок, и мы вошли во двор. Здесь в причудливых позах валялось несколько фигур в халатах — их действительно вышвырнули со второго этажа! Там еще слышалась возня и шум драки — видимо, часть нападавших проникла через сад и теперь, неожиданно для себя, столкнулась в доме с сопротивлением. Стеценко подскочил к приоткрытой входной двери, глянул внутрь и поманил меня за собой.

Трое охранников были тут — лежали в кухне на столе с посиневшими лицами. Перед ними стояли закуски и чашки с исходящим паром кофе. Яд?

Злые голоса и звуки борьбы раздавались сверху, и мы устремились туда по широкой мраморной лестнице. Вообще, обстановка тут была достойна пещеры Али-Бабы: кругом мрамор, золотая инкрустация, пушистые ковры, драгоценные гобелены... По стенам — старинное оружие, разные диковинки, картины неизвестных живописцев... Мебель, которая попадалась нам на пути, тоже стоила целое состояние: палисандр, черное и красное дерево, и Бог знает что еще.

— Сюда! — Стеценко пинком распахнул двустворчатую дверь, и мы вломились внутрь комнаты, чтобы стать свидетелями эпической сцены.

Иван свет Васильевич ухватил самого щуплого из нападавших за грудки, и использовал его в качестве щита, ловко подставляя под удары еще четверых налетчиков, которые пытались достать Царёва своими дубинками, но постоянно попадали по несчастному товарищу. При этом владетель одной шестой части Старого Света был полуобнажен. Всё его одеяние составляла одна только шелковая простынь, накрученная на тело на манер древних латинян. Это несколько стесняло его движения, но не умаляло опасности для врагов! Улучив момент и рассчитав внутренним арифмометром подходящую траекторию, Иван перехватил свою жертву поудобнее и запустил основательно измочаленное человеческое тело в нападавших. Мощное усилие императорских дланей вышибло из комнаты сразу двоих налетчиков — они вылетели сквозь разбитое окно и там, во дворе, снова послышался мясной хруст и сдавленные вопли... Троих, если считать того, который выполнил роль метательного снаряда.

Ина Раджави в невесомом пеньюаре стояла в углу опочивальни, сразу за огромной кроватью с балдахином. Я готов был поклясться — на ее лице не промелькнуло и тени страха, даже когда к ней кинулись два оставшихся в живых налетчика. В руках одного из них сверкнул нож: хочет убить, взять в заложницы? Думать было некогда: Император не успевал, и оба выстрела — стеценкин из пистолета и мойиз револьвера -прозвучали одновременно.

Негодяй с ножом и второй — с дубинкой— рухнули на пол, обливаясь кровью. Как было заведено у нас еще в штурмроте — я уложил правого, зам — левого. Люблю этого стервеца!

— Вы? — ошалело смотрел на нас Император. — Но откуда?

Его мускулистый торс и руки были залиты кровью, отросшие волосы — всклокочены, глаза горели яростным синим светом.

— Ваше... — едва не совершил очередное кретинство я, но вовремя спохватился. — ...Ваше нынешнее состояние предполагает необходимость посетить ванную комнату. Мы со Стеценкой зачистим дом, а вы с дамой приведите себя в порядок...

От моих глаз не укрылось то, как дернулась та, что именовала себя Иной Раджави, когда я едва не назвал Царёва "величеством". Это добавило еще один камешек на весы сомнений, и чаши их шатались всё сильнее, пока мы ходили по дому и выносили трупы во двор. Мой зам снова взял на себя роль палача — он расстрелял остатки магазина в корчащихся на плитах двора баалитов. Не было сомнений, что это именно они — налетчиков выдавала характерная ругань и молитвы, с которыми они отправлялись навстречу со своим жестоким божеством... В моменты страданий всё напускное слетает с человека, оставляя лишь истинную сущность — и теперь, перед смертью, баалиты не сдерживали себя.

Наконец дело было сделано. Тела лежали в рядок у забора — и охранники, и нападавшие. Стеценко остался, чтобы забаррикадировать калитку, а я поднялся наверх — переговорить с Царёвым и убедиться, что там всё в порядке.

* * *

Император нашелся на крыше. Он был одет в свой обычный серый френч и брюки свободного покроя, вместо сапог на ногах у него я разглядел мягкие парчовые тапки с острыми носами.

— Вы презираете меня, шеф? Я предатель? — спросил он, глядя на изукрашенную бисером и вышивкой обувь.

— Нет, Ванечка. Я тебя не презираю, и никакой ты не предатель. Ты — самый настоящий кретин, — сказал я. — Впрочем, я — тоже.

Он оторопело глянул на меня своими неимоверными глазами.

— Это как понять? — черный стыд и глухая зеленая тоска о своем недостойном поведении сменились на искреннее удивление.

— А скажи-ка мне, Ваня, как ответила твоя ненаглядная Ясмин в ответ на радиограмму-объяснение по поводу того, что ты многое переосмыслил и вам теперь не быть вместе?

— Но откуда... Ах, да — Стеценко! Ну да... Ничего не ответила!

— А скажи-ка мне еще, расставались ли вы