по дороге, она парила у них над головами, во всю прыть своих крыльев устремлялась вперед, далеко обгоняя их; взмывала так высоко, что идущие казались не более муравьев, а потом пикировала на слегка испуганную толпу.

Какие они смешные, когда смотришь с высоты: сбились в кучу, задрав головы кверху. Но почему это маленький Пьер так упорно делал вид, что ему безразлично ее новое умение? — подумала Пушинка уже у себя в комнате, немного успокоившись.

Пьер… Неужели теперь никогда-никогда не побегут они вместе по лугу, держась за руки? Не смогут собирать шампиньоны? Рвать золотые лютики?

Потом Пушинка вспомнила о кукле, которую совсем забросила. Как ее теперь одевать, шить ей платья? Очень все-таки неудобно с крыльями везде, кроме неба… Пушинка уселась в свое креслице (а зачем теперь подлокотники?) и задумалась. Теперь понятно, о чем говорила золотая Белка. Да, Пушинке было жалко рук, ей снова хотелось стать настоящей маленькой девочкой.

Нельзя было терять ни минуты: над горизонтом уже стлался закатный луч. Вне себя от тревоги, Пушинка взлетела в последний раз на вершину ели. Белка не обманула — она была там, и у нее хватило такта не задавать вопросов, потому что по лицу девочки она обо всем догадалась, и она не воскликнула с торжеством в голосе: «Говорила же я тебе!» — как это часто делают взрослые. Снова сказала она волшебные слова своими сияющими глазами… И вот наша Пушинка радуется гибким рукам и ловким пальцам, как накануне ликовала, получив крылья.

Медленно, с ветки на ветку, спускалась Пушинка, и очутилась на земле, вместе со всеми, со всеми — легкими и не очень, с теми, кто разглядывает камешки на дороге, и с теми, кто смотрит в небо; с теми, кто знает, что маленькие девочки не умеют летать, и с теми, кто полагает, что однажды, если очень захотеть, все маленькие мальчики и маленькие девочки, оставаясь самими собой, смогут иметь и руки, и крылья, жить и на земле, и в небе.

Я рассказал вечернюю сказку как раз такую, какой ты ждала: ту, от которой твой взгляд прояснится и в моем сердце прибудет тепла.

ЖАК ПРЕВЕР

ХРОНИКА БАЛАМУТСКИХ ОСТРОВОВ

В стародавние времена — и уже немало воды утекло с тех пор, как случилось это, — выдало Море охранные грамоты островам, что лежат посреди него на равном расстоянии от всех четырех сторон света.

Свои заповедные острова Море, шумя ветрами, само называло Предпочитаемыми островами. Время от времени, однако весьма нечасто, один из них являл себя взору какого-нибудь дерзкого мореплавателя, вооруженного подзорной трубой с многократным увеличением, но стоило тому закричать: «Земля!», как в то же мгновение остров погружался в туман, и налетал ураган, и шли друг за другом то мертвая зыбь, то тайфун, то циклон.

Но, поскольку у моряков и помимо кораблекрушений в море хватает хлопот, освоение островов не продвинулось с тех стародавних времен.

Их окрестили Баламутскими островами, потому что на морской порядок острова плевали, где хотели, там и всплывали, а на случай непредвиденных встреч был предложен перечень названий на выбор.

Для одного — Остров Особого Мнения, для другого — Остров Непредвиденного Поведения, или, к примеру, Остров, Скрывающий Имя.

И свои отношения с ними моряки строили в зависимости от настроения и колебаний атмосферного давления. Сегодня это были Бдительные, Подозрительные, Раздражительные, Отвратительные, Нелюдимые, Непримиримые, Неуловимые острова.

А назавтра они становились островами Грез, Красоты, островами Святой Простоты, Праздничными, Свободными, островами Душа-нараспашку.

А потом моряки совершили промашку: названия островов позабывали, истрепанную колоду морских карт изорвали, и забвение поглотило Баламутский архипелаг.

Разве что какой-нибудь чудак, сидя в полуночной компании морских волков, пропускал, возбужденный воспоминаниями, стаканчик за здоровье Позабытых островов.

И только самый маленький остров-шалопут так и не попал ни на какие карты, поскольку мореплаватели ни разу не заметили его ни там, ни тут.

От него до суши было рукой подать, но на Великом Континенте его и знать не хотели и даже называли Островом, Которого Нет, или просто Ничегостровом.

Между тем островитяне жили прекрасно, дети веселились ежечасно, и каждый с утра до вечера был готов распевать песенку Баламутских островов:

Прибывает пароход — вырастает островок.

Уплывает пароход — в море тает островок.

А если парохода нет и можно не тревожиться,

То островочек-островок живет себе как можется.

И водились на этом Ничегострове птицы и звери, красивые, как на подбор, и рыба плескалась вокруг с незапамятных пор. Вместе с ней плескались в воде рыбаки, их было много на острове, а кто не плескался в воде, тот копался в земле — сажал сладкий перец, и горький миндаль, и гречиху, собирал кокосы, фиги и землянику.

А вот садовников на острове не было и в помине. Их потребовались бы миллионы, так разрослись на острове циннии, пионы и анемоны.

Цветами здесь не торговали вразнос, и парфюмеры не подменяли духами благоухание роз.

Цветочный аромат был самым дешевым из всех даров.

И не было на острове ни поваров, ни судей, ни булочников, ни поэтов, ни музыкантов.

Островитяне сами себе готовили, сами себя судили, сами пекли хлеб и сочиняли для себя музыку и стихи в меру своих талантов.

А вот мусорщик на острове был, причем облеченный административной властью.

Происходил он из племени свободных, счастливых и совершенно синих, больших, мудрых и шаловливых шимпанзе, что населяли когда-то острова Шутейных Обезьян, где во время круиза его и приобрел за ломаный грош праздный турист, который потом высадился на нашем островке, держа будущую городскую власть на поводке. Очень скоро шимпанзе стал самым проворным мусорщиком на всем Баламутском архипелаге. Маленькие улочки и большую площадь, порт и внешнюю гавань, набережные и мол — все он так ретиво чистил и мел, что было совершенно неясно, существует ли на свете слово «грязно».

Шимпанзе прозвали Лап-не-покладай. Едва начав работу, он уже успевал с ней покончить и забирался в гамак подремать, и морской ветер начинал его качать, и птицы напевали ему «баю-бай», Лап-не-покладай забывался сном, и в то же мгновение обезьяньи сновидения уносили его туда, где все пребывало всегда неизменным, новым, простым и отменным.

Мир и покой навевали дрему, и счастье разгуливало по острову, как по собственному дому.

Время от времени солидный попугай, весь в бантах, лентах и позументах, приносил новости с Великого Континента.

Они никогда не менялись, эти последние, вечно свежие новости о войнах, банковских курсах и рентах, да его никто