Эта поездка вызвала глубокое разочарование. Дворцы были на месте, но в большинстве своем стояли пустыми. Возможно, из-за того, что в прошлом члены его семьи были лавочниками, именно закрытые магазины потрясли Уэллса до глубины души. Он подсчитал, что в городе работали не больше полудюжины магазинов. Остальные были закрыты. У них был «совершенно жалкий и заброшенный вид; краска облупилась со стен; стекла в окнах потрескались, некоторые окна были разбиты и заколочены досками, в некоторых на витринах лежали засиженные мухами остатки продовольственных запасов, витрины других были оклеены объявлениями… на щеколдах за два года скопилась пыль. Это были безжизненные магазины. Они уже никогда не откроются». Это было гибелью городских улиц. «Понимаешь, что современный город – это на самом деле длинные ряды магазинов… Закрыть их – и улицы лишатся смысла»[460].

Избегая гостиницы «Интернациональ», где обычно останавливались иностранцы, Уэллс нашел приют у своего давнего друга Максима Горького. Оказалось, что он вошел в своеобразный домашний коллектив, похожий на коммуну, в которой Горький главенствовал над писателями, артистами и близкими друзьями, набившимися в огромную квартиру на четвертом этаже дома на Петроградском острове, окна которого выходили на Александровский парк.

Среди собравшихся была молодая женщина, которая, очевидно, была секретаршей Горького, проживавшей в его квартире, и (хотя Уэллс этого не понял) его любовницей. Несмотря на ее простую самодельную одежду и довольно неприглядный сломанный нос, это была привлекательная, очаровательная особа, и Уэллс с радостью узнал, что с одобрения властей она будет его гидом и переводчиком во время пребывания в Москве. Имя ее было Мария Игнатьевна Закревская, но все звали ее Мурой.

Уэллс, который был почти таким же активным бабником, как и плодовитым писателем, навсегда запомнит эту встречу как одну из важнейших в своей жизни[461].

Как Мура стала жить в коммуне Горького и как она провела шестнадцать месяцев после своего последнего контакта с внешним миром за пределами России – почти чистый лист. Или, говоря более точно, лист с несколькими мазками и сомнительными набросками на нем и лишь немногими определенными образами.

После последнего отчаянного письма Локарту в мае 1919 г. после убийства Ивана и накануне смерти матери, когда вооруженные силы эстонских националистов теснили Красную армию к окраинам Петрограда, о Муре ничего не известно. Не сохранилось ни одного написанного ею слова, есть лишь несколько рассказов современников. Большая часть того, что дошло до потомков, была слухами, в основном ложными[462].

К концу мая того года Мура осталась одна на целом свете. Локарт был для нее недосягаем, мать умерла то ли от осложнений после операции, то ли от болезни, вылечить которую должна была операция[463]. А так как ее дети находились в Эстонии, в России у нее не осталось никого из близких.

Положение Муры стало отчаянным, когда она проиграла борьбу за сохранение квартиры своей матери. Теперь, когда пожилая дама умерла, исчезла возможность играть на сочувствии правительственных чиновников. Мура оказалась на улице, вынужденная полагаться на благотворительность знакомых. Позже она сказала, что ее на время приютил пожилой генерал Александр Мосолов, который при царе Николае II возглавлял Судебную канцелярию.

К концу лета 1919 г. прошел полный год со времени ее последнего периода жизни с Локартом – кошмара их тюремного заключения и нескольких счастливых дней, проведенных вместе в Кремле. Приближалась зима, а у нее все еще не было своего жилья. Она нашла себе дополнительную работу помощницы давнего друга Корнея Чуковского, который, помимо издательской деятельности, руководил студией, библиотекой и детским театром в Доме искусств.

Потом случилось еще одно загадочное происшествие. В конце лета ее арестовали и держали в ЧК. Причина неизвестна, но людей постоянно арестовывали за такие малейшие преступления, как пребывание на улице в позднее время суток или непредоставление необходимых бумаг, удостоверяющих личность. Чуковский волновался за нее, и, когда однажды к нему пришел Максим Горький и застал его в гневе из-за того, что один его друг тоже оказался арестован, Чуковский попросил Горького использовать свое влияние, чтобы помочь и Муре тоже. Горький пригрозил устроить скандал и отречься от большевиков, если арестованных не отпустят[464].

Как только Мура оказалась на свободе, Чуковский, как и в предыдущем декабре, взял ее с собой, когда пошел к Горькому. Она уже хорошо знала этого великого человека благодаря своей переводческой работе в издательстве «Всемирная литература»[465].

Встреча состоялась в его квартире. Это было своеобразное место на четвертом этаже жилого дома номер 23 по Кронверкскому проспекту, огромным полумесяцем раскинувшемуся на Петроградском острове (где Мура и Локарт любили кататься на санях). Сам дом был уродливым, похожим на нагромождение грубых камней и штукатурки с массивными арками и шестиугольными окнами, напоминавшими особняк в Йенделе. Атмосфера внутри его была совершенно другая. Горький стал фигурой, подобной святому. С момента свершения революции он был одним из столпов – возможно, главным спасителем искусств в России. Он использовал свое влияние, чтобы основать Дом науки, Дом литературы и Дом искусств – институты, которые стимулировали интеллектуальную жизнь новой России. И по своей собственной инициативе организовал издательство «Всемирная литература», которое поставило себе задачу переводить труды иностранных авторов на русский язык.