Передвижение дипломатов по городу происходило либо в паланкинах, либо верхом на коне. (Вот зачем дипломаты везли сёдла в Пекин!) Карет в обиходе не было даже у иностранных послов. Выезд посла в гости к своему коллеге обставлялся весьма внушительно: впереди мчались мафу и, подобно опричникам Ивана Грозного, нагайками разгоняли народ. Скакавшие рядом с ними казаки конвоя тоже иногда прибегали к ремённой плётке. Ночью впереди паланкина шёл китаец-фонарщик с большим бумажным фонарём, на котором были вырезаны иероглифы даженя, то есть посла. За фонарщиком следовал паланкин с самим даженем. Как высшему сановнику, Кассини полагались зелёные носилки. За ним несли носилки и следовали телеги с сопровождавшими его лицами. Аналогичные фонари имелись и для сопровождения остальных дипломатов, в том числе и у сан-цин-чая, то есть третьего посланника, как китайцы величали 2-го секретаря миссии Коростовца (вторым, естественно, был Павлов).

С заходом солнца ворота китайских городов закрывались, и всякое движение в город или из города прекращалось. Если кортеж с русскими дипломатами запаздывал и была опасность не попасть в какой-нибудь город засветло, то вперёд высылался мафу, который должен был предупредить власти города о прибытии русского посланника и попросить задержать закрытие ворот.

Коростовец описывает свой период работы в миссии как сплошное ничегонеделание. Настоящие дипломатические дела, связанные с проникновением России в Маньчжурию, ещё предстояли, и дипломаты много времени уделяли досугу: играли в теннис, хоккей, футбол и крикет, увлекались скачками, катались на коньках, коллекционировали древности, ходили на обеды, рауты и любительские концерты и устраивали пикники. Полковник Путята часто выезжал на охоту, а граф Кассини занимался отстрелом ворон и сорок. За ним следовал казак и собирал убитых птиц в мешок.

В период дождей дипломаты уезжали из Пекина на запад, в горы, где китайцы сдавали так называемые кумирни, превращенные дипломатами в «дачи». Кругом бегали стаи одичавших собак, всё вокруг кишело скорпионами, змеями и крысами, и приходилось всегда быть настороже. Но жили дружно: сплетничали, танцевали или просто убивали время. Коростовец, у которого были маленькие дети, пытался заказать у китайцев коровье молоко, но из этого ничего не получилось. Китайцы грубо высмеяли его — они молока не употребляли, оно предназначалось исключительно телятам, а сан-цин-чаю было просто стыдно и неприлично питаться телячьим пойлом!

Коростовец самокритично замечает в своих мемуарах, что был человеком критически настроенным и на язык несдержанным. Это качество сослужило ему дурную службу. К лету 1894 года у него возник конфликт с даженем. До Кассини дошли слухи о том, что третий посланник много болтает лишнего, в частности, распускает сплетни о том, что миссией на самом деле руководит госпожа Шелли, гувернантка племянницы Маргариты. Коростовца также обвинили в том, что он отравил одну из болонок графа, бегавшую по ночам по парку и мешавшую всем спать (сан-цин-чай в своих мемуарах, кстати, умалчивает, имели ли эти обвинения основание или нет). Как бы то ни было, Кассини вызвал 2-го секретаря на «ковёр» и распёк его по всем правилам китайского, итальянского и русского бюрократического искусства. В числе обвинений граф упомянул также не санкционированную никем публикацию Коростовцом своих статей в местных газетах. В конце беседы посланник предложил подчинённому покинуть Пекин.

Местом ссылки было выбрано консульство в городе Чифу

Сослуживцы немедленно отвернулись от Коростовца (sic!), проявляя солидарность с «маленьким самодержцем». Иван Яковлевич послал телеграмму матери в Петербург, чтобы она похлопотала о новом для него месте. Устроиться ссыльному дипломату в Чифу на первых порах помог сэр Роберт Харт, начальник морской таможни, бесплатно предоставив в его распоряжение пустующий шикарный коттедж таможенного комиссара[88]. Поступив в формальное распоряжение вице-консула А. Н. Островерхова, Коростовец слегка успокоился, но развернуть свои способности на консульском поприще не успел. Начиналась Японо-китайская война, затронувшая также и Корею. Китайцы потерпели полное поражение, а корейский император укрылся в доме К. Вебера, русского посланника в Сеуле.

Эти события волей-неволей нарушили покой «маленького самодержца», и граф Кассини зашевелился. Как-то инстинктивно он почувствовал опасность и запросился из Китая в отпуск. Граф был настолько уверен в том, что никаких препятствий на этом пути не будет, что заранее прибыл в Чифу, чтобы быть поближе к пароходу, который должен был отвезти его в Европу. Вместо себя в Пекине Артур Павлович попросил поработать упомянутого выше К. Вебера. Новый временный хозяин Пекинской миссии встретился с Коростовцом в Чифу и приказал ему вернуться на прежнее место в Пекин.

Коростовец вместе с морским офицером Александром Боткиным (братом дипломата Петра Боткина и сыном известного лейб-медика Сергея Петровича Боткина) сел в джонку и поплыл в Пекин. Плыли не торопясь, потому что Боткину захотелось подробнее ознакомиться со страной. Когда они появились в миссии, выяснилось, что Вебера снова откомандировали в Сеул, а на «хозяйстве» по-прежнему сидел цин-чай Кассини — отпуск ему отменили. Пришлось «поворачивать оглобли обратно» и плыть снова в ссылку в Чифу

Со стороны это можно было принять за сцены из какой-нибудь комедии Гольдони, но самому Коростовцу тогда так не казалось. К счастью для ссыльного, скоро пришла телеграмма о новом назначении: Коростовец получил предписание, не заезжая в Петербург, немедленно отправляться в качестве временного поверенного в Бразилию. Граф Кассини, узнав об этом, решил подпортить Коростовцу настроение и приказал не выдавать ему проездных денег. Но Коростовец не расстроился и поехал на свои. Он готов был ехать куда угодно, лишь бы поскорее уехать из Китая. Аборигены встретили его комьями грязи, а начальник выпроводил его из страны проклятиями и мелкой местью.

Примерно год спустя на его место прибыл Ю. Я. Соловьёв.

В Шанхае Соловьёв решил отдохнуть после дороги, осмотреться и привести себя в надлежащий вид. Здесь его встретил внештатный или почётный консул Юлий Августович Рединг, мрачная личность из русских немцев, прозванная русскими моряками Сентябрём Октябревичем. Рединг, вопреки прозвищу, довольно тепло встретил молодого дипломата и сразу записал его в местный англо-американский клуб. Это было необходимым условием для всякого респектабельного европейца в Шанхае, и, кроме того, здесь можно было хорошо питаться.

В клубе, куда не допускались ни японцы, ни китайцы, дипломат встретил нескольких русских купцов, представлявших три московские фирмы, торговавшие чаем: «Молотков, Токмаков и К°», «Панов, Чирков и К°» и «Молчанов, Печатнов и К°». Один из представителей этих компаний появлялся в клубе в сопровождении англичанина-собутыльника, в обязанности которого входило выслушивать мнение купца об англичанах. Купец, нимало не стесняясь в выражениях, всячески поносил «паскудную английскую нацию», а заодно и их королеву, парламент с обеими палатами и, естественно, купцов, а англичанин всё это молча сносил и даже кисло улыбался.