твердо сказала, что нет. Ей открывалась только гостиная и кусок кухни, и там никого не было. Но мы-то внимательно следили за домом и знали, что Йосеф так и не выходил. Чем бы они там ни занимались – а мы были абсолютно уверены, что знаем, чем именно, – он все еще находился в доме.

Три четверти часа спустя Йосеф, Бат-Шева и Аяла появились на пороге. Бат-Шева переоделась в бирюзовые лыжные штаны и серебряную лыжную куртку, которая казалась сделанной из фольги, – такая теплая одежда бывает только у тех, кто живет или раньше жил на севере. Наши дети к тому времени тоже высыпали на улицы и лепили снеговиков, кидались снежками, и их следы усеивали еще недавно безупречно белую гладь.

Укутав детей с ног до головы, заставив надеть третью пару носков и вторую фуфайку с длинным рукавом под свитер, мы разогревали суп на ужин и готовили горячий шоколад, чтобы накормить их, когда они вернутся домой замерзшие и уставшие.

Аяла не побежала к остальным детишкам. Наоборот, она прилепилась к Йосефу, взяла его за руку и смеялась.

– Смотри, Йосеф! – велела она ему и перекувыркнулась в снегу.

Йосеф похлопал, поднял Аялу на ноги и стряхнул снег с ее волос. Бат-Шева смотрела на них, и мы представляли, что она видит в Йосефе нового отца для Аялы. Втроем они сгребли в кучу снег и слепили его в шар. Покатили по земле, наблюдая, как он растет. Потом повторили все сначала, еще раз и еще, пока не получился самый настоящий снеговик. У Бат-Шевы явно был опыт в этом деле; наши дети, отродясь не видевшие столько снега, едва справлялись с одним шаром.

– Нашему снеговику чего-то не хватает, – заметил Йосеф. – Что скажешь, Аяла? Может, шапки?

Аяла рьяно закивала, и, когда Бат-Шева отвернулась, он сдернул с нее фиолетовую лыжную шапку и водрузил на снеговика.

– Идеально, – заявил он.

– Ты думаешь, тебе это сойдет с рук? – спросила Бат-Шева. – Аяла, иди-ка сюда.

Она наклонилась и что-то зашептала дочке на ухо. Аяла рассмеялась и скорчила рожицу Йосефу.

– Ну, берегись! – сказала она ему.

Они с Бат-Шевой слепили по снежку и запустили в Йосефа. Пойманный врасплох, он почти сразу стал белым с ног до головы. Он ринулся через двор, они следом. Аяла возбужденно визжала, и Бат-Шева тоже разошлась не на шутку.

Запыхавшись от беготни, они остановились и принялись хохотать. Йосеф сгреб пригоршню снега и уже собрался слепить снежок и кинуть в Бат-Шеву, но, подбежав ближе, остановился. Он стоял перед ней и легонечко осыпал ее волосы снегом. Она не пыталась увернуться, и белый снег смешивался с ее белокурыми волосами. Она потрясла головой, и снежинки разлетелись во все стороны. Бат-Шева и Йосеф стояли так близко, что почти касались друг друга. Снег повалил с утроенной силой, ветер тоже крепчал. Но эти двое словно приросли к земле; они не двигались, и в их лицах мы прочли столько чувства, такое напряжение, и смятение, и желание…

Когда Аяла подошла сзади, Бат-Шева повернулась к ней. Все трое, выдохшиеся и взмокшие, повалились в сугроб. И так и лежали, Аяла между Бат-Шевой и Йосефом. Она взяла их за руки своими облепленными снегом красными варежками, и все трое стали водить руками и ногами туда-сюда, рисуя на лужайке снежных ангелов.

Йосефу уже давно пора было быть у отца. Он поднялся, Аяла обняла его, обхватила за ноги, не давая уйти. Он тоже обнял ее, глядя поверх нее на Бат-Шеву. Наконец Бат-Шева отлепила руки Аялы от колен Йосефа и высвободила его. Он наклонился, поцеловал Аялу в шапочку на макушке и, как нам показалось, как бы нарочито между прочим махнув Бат-Шеве, двинулся вниз по улице.

С тех пор как Йосеф стал много времени проводить с Бат-Шевой, у нас почти не бывало шанса с ним пообщаться. Он уходил с кидуша до того, как мы успевали пожелать ему хорошей субботы. Если он брал трубку, когда мы звонили Мими, голос был холодный и резкий. Он никогда не смотрел нам в глаза, если мы случайно встречались. То, что происходило между ним и Бат-Шевой, отнимало его у нас, и нам отчаянно хотелось поговорить с ним, хоть как-то вразумить, вернуть того Йосефа, каким он был раньше.

Мы старались улучить любую возможность. Заходили в синагогу в надежде его там застать. Продумывали, что же ему сказать: что такое поведение ниже его достоинства, что ему следует жениться на приличной девушке и забыть Бат-Шеву. Но все разы, что мы так или иначе встречались, он был либо с Бат-Шевой, либо с кем-то из родителей, и мы не осмеливались говорить в их присутствии. Мы щадили Мими и раввина: если уж нам было так тяжело принять все это, каково же тогда им?

Довольно скоро мы поняли, что не можем уберечь Мими – она была слишком проницательна, чтобы не замечать перемен в собственном сыне. Спустя несколько дней после того, как снег растаял – погода была не по сезону теплая, – Мими в синагоге готовила бесплатную раздачу продуктов. Эту историю она затеяла уже несколько лет назад, озаботившись тем, что мы недостаточно участвуем в благотворительных делах города, в котором живем. В то утро она пыталась призвать кого-нибудь на помощь – позвонила миссис Леви, Ципоре Ньюбергер и Бекки Фельдман, – но все были так или иначе заняты, поэтому ей пришлось разбираться со всем самой.

У Эстер Абрамович, секретаря раввина, как раз наступил перерыв, и она увидела Мими, сидевшую в одиночестве в дальнем конце общего зала, в окружении консервов с овощами и фруктами, коробок пюре быстрого приготовления и риса. Решив, что рассылка мейлов может и подождать, Эстер уселась рядом и принялась помогать Мими сортировать продукты. Она сразу заметила, что Мими сама не своя: она всегда излучала такое благостное спокойствие, но теперь была явно чем-то удручена.

– Мими, у тебя все в порядке? – спросила Эстер.

– Да. Просто очень много всего свалилось.

– Не хочешь рассказать?

Эстер припомнила их долгие беседы последних лет. Она признавалась Мими, как тяжко быть одной в общине, где у всех есть семьи, как у нее на глазах подруги одна за другой выходили замуж, и ей все казалось, что она следующая, но этого так и не произошло. Она старела, и уже дети ее подруг играли свадьбы, а теперь и внуки. А Мими рассказывала ей о том, как тяжело было пережить четыре выкидыша подряд до того, как получился Йосеф, как с каждой беременностью она лелеяла надежду,