– Думаю, все решили, что девочки пустились в эксперименты, подражая тебе, и что, вероятно, ты их поощряешь.

Кровь прилила к щекам Бат-Шевы.

– Это просто смешно! Я помогла девочкам. Они приходят ко мне, доверяя то, что никогда не смогут рассказать родителям.

– Вот это, скорее всего, всех и тревожит. Разве ты не заметила, что все ведут себя немного необычно? – спросила Леанна.

– Пожалуй, они держались слегка отчужденно, но я решила, дело в какой-нибудь мелочи, на которую я не обратила внимания, и рано или поздно про нее позабудут. Мне и в голову не приходило, что это из-за девочек. Как давно это началось?

– С месяц, может, два. Когда с девочками перестали справляться, никто не понимал, что делать. И тогда заговорили о том, что после смерти Бенджамина у тебя случилась та связь, а потом ты перестала ходить в синагогу и… – Леанна взглянула на Бат-Шеву, надеясь, что та сама закончит то, что ей не хотелось произносить вслух.

– Поверить не могу, что люди это обсуждают. Те истории никак не касаются моих отношений с девочками. Это правда, что после смерти Бенджамина я отошла от религии, но дело было не в осознанном выборе, что я больше не хочу быть ортодоксальной еврейкой. У меня просто не было сил соблюдать все, что положено. Я с трудом вытягивала себя изо дня в день. В душе я всегда оставалась религиозной, мне лишь надо было вновь обрести решимость.

– По-моему, людям показалось, что ты намеренно скрываешь свое прошлое, что хочешь выдать себя за кого-то другого.

– Не то чтобы каждый имел право толковать о моем прошлом, но я тем не менее ничего не утаивала. Просто о каких-то вещах не рассказывала на каждом углу, потому что считала, что их могут неправильно воспринять, могут решить, что я и сейчас нерелигиозна.

Леанна знала, что именно это и произошло. Сначала по мелочи смущало то одно, то другое, а последняя новость укрепила подозрения, так что, когда девочки стали показывать характер, всех собак спустили на Бат-Шеву.

– Вряд ли кто-то здесь будет готов это признать, но у всех случаются периоды большей или меньшей связи с религией. Хотела бы я посмотреть, как бы вели себя люди, окажись они в моем положении, – сказала Бат-Шева.

– Ты права. Со стороны судить легко. Но почему-то никто об этом не вспоминает.

– После смерти Бенджамина я подумывала вернуться в маленький городок в Вирджинии, где выросла. Но я точно знала, что никогда не впишусь в ту жизнь. Мы с Аялой всегда будем белыми воронами, и о нас будут судачить. Может, я была наивна, но я надеялась, что смогу прижиться в такой общине, как эта, где вроде бы люди должны поступать друг с другом так, как того хотел Всевышний. Надеялась, что люди будут более чуткими и отзывчивыми. Похоже, я ошиблась.

– Бат-Шева, некоторые все же заодно с тобой, – сказала Леанна. – Я знаю, что ты очень многое дала девочкам. Да и в других вещах сделала немало. Ты как будто вдохнула в нас жизнь. Мне кажется, единственное, что ты можешь сделать, – это продолжать начатое, и со временем все станет на свои места.

– Ты правда так думаешь?

Леанна улыбнулась.

– Правда. Не сразу, но все наладится. Вот увидишь.

Пусть она и не была в этом уверена, но ей очень хотелось надеяться, что так и будет. Эта встреча лишний раз напомнила ей, что можно быть ортодоксальной и в то же время не такой, как все, что религия – вовсе не болванка, выдающая копии под копирку. Но чтобы встроиться в местную жизнь, требовалось совсем другое. Как убедилась Леанна, порой необходимо обтачивать острые углы, обретая более удобный размер, более послушную форму.

Они доедали в полном молчании. Что-то в Бат-Шеве переменилось, явно поубавилось энтузиазма. Ее словно поразило открытие, что, несмотря на наши законы и традиции, ведем мы себя друг с другом не лучше, чем обычные люди, далекие от религии. Леанна тоже невольно задумалась, что же это означает. Она не согласна с Бат-Шевой? Ей следовало убеждать подругу, что наша община действительно придерживается высоких моральных принципов? Или Бат-Шева права, чувствуя себя преданной? Леанна вдруг поняла, что мы ничем не лучше других. Мы похожи на обычный провинциальный городок с его провинциальными взглядами и провинциальными страхами.

14

Хотя мы были крайне недовольны дурным влиянием Бат-Шевы на наших девочек, у нас и в мыслях не было, что между ней и Йосефом происходит что-то непозволительное. Даже если бы она и хотела, мы и представить не могли, что Йосеф способен совершить что-то неподобающее. Они по-прежнему занимались вместе, иногда утром, иногда вечером – в зависимости от ее расписания в школе, и мы полагали, что на этом всё. Но нынче мы уже не были так наивны, и то, что поначалу по недосмотру могло казаться излишним дружелюбием, теперь крепко засело нам в голову и вызывало все больше беспокойства.

Йосеф изменился, хотя мы не могли толком уловить, в чем именно. Некоторые полагали, что он не совсем здоров. Он уже не был прежним доброжелательным и открытым Йосефом. Глаза не горят, походка понурая и лицо бледное, усталое, как будто он изо всех сил старается скрыть какую-то тайну. Но другие считали, что в его глазах пылала некая невиданная прежде страсть. Вся его фигура как будто обвисла, кости стали мягче, а кожа подвижнее. Удивительно, что мы смотрели на Йосефа и видели совершенно противоположные вещи, словно глядели на двух разных людей.

Он стал уходить из дома поздно вечером, когда родители уже спали. Садился в их машину, старый коричневый минивэн с деревянными панелями, и тихонько выезжал со двора. Всегда поворачивал направо, еще раз за угол и дальше – к дому Бат-Шевы. Там останавливался на пару секунд. Если у нее горел свет – обычно горел, она редко ложилась раньше полуночи, – он стоял подольше, не выключая мотора и фар. Потом ехал дальше по улице, резко давя на газ, пока не скрывался из виду. Мы не знали, куда он ездит так поздно; даже светофоры переходили на желтый мигающий режим в половине одиннадцатого. Все магазины были уже закрыты, в парке темно и безлюдно; представить, что Йосеф зайдет в бар, было невозможно. И раз мы не могли придумать, куда же он мог направиться, то воображали, что он бесцельно разъезжает по пустынным улицам.

Это беспокойство стало проявляться во всем, что бы Йосеф ни делал. Хотя он