нога могут, если помочь некому, обернуться смертельным исходом. Но ведь не было в Белой аварийной ситуации, обычный спуск, обычный подъем.

Егор хорошо помнил, что такое аварийная ситуация. Пять лет назад они спустились в неисследованную пещеру. Экспедиция была рассчитана на неделю. Пещера начиналась узкой расщелиной, за который следовал огромный зал. Все стены в уступах, на них каменные водопады невиданной красы. Посветишь фонарем, и сталактиты засияют белым и розовым. Внизу озеро-сифон с каменным завалом, речным гравием и вязким илом. Предполагалось, что рядом с основным залом имеются еще боковые. Задачей экспедиции было найти к этим боковым залам проходы и исследовать их.

Спелеологи всегда боятся дождя, может быть затопление, поэтому всегда тянут вниз телефон для связи с базовым лагерем. Спускались при хорошей погоде, а на следующий день получили сообщение: дождь. Этот мелкий моросящий дождь шел наверху три дня, но все это никак не отразилось на их жизни в пещере. Как журчали по стенам ручейки, так и продолжали журчать — неспешно, неслышно. Все уже забыли про этот дождь. Палатки стояли на пятьдесят метров выше сифона, работы было по горло, уже были обнаружены два боковых зала. Вдруг крик из телефонной трубки: «Ребята, сматывайтесь немедленно! Идет гроза!»

Под землей они не видели и не слышали грозы, что бушевала в горах над их головами, но они были свидетелями ее неимоверной силы. За каких-нибудь десять, может, пятнадцать минут вода в озерце поднялась на высоту десятиэтажного дома. Видно, долго копилась влага в подземных резервуарах, потом вдруг переполнила их и прорвала каменные плотины.

Егор хорошо помнил состояние оцепенения, страх, и даже не страх — ужас, лютый, когда на глазах вспучивается подземный сифон. И ведь это только говорится — на глазах, видимость как раз очень плохая, но грохот! От него болят ушные перепонки, подмытые камни валятся вниз, глыбы громоздятся друг на друга, земля дрожит и под тобой, и над тобой, ледяные брызги жгут лицо.

Сколько времени продолжалось это оцепенение — минуту, две? Ах, как они тогда работали, как споро и ладно! Лагерь был свернут в рекордно короткий срок, сами поднялись и оборудование подняли, а всех потерь — один рюкзак свалился вниз, плохо закрепили.

Интересно, как бы повел себя в той ситуации Харламов? Неплохо бы себя повел, может быть, даже лучше некоторых, тех, кто в оцепенении пребывал, потому что смел и опытен. А в Белой ему все казалось слишком простым, я прошел, значит, и другие пройдут, кто быстрее, кто медленнее — не важно.

— Я Пашку Харламова ненавижу, — говорила Марина. — Он ведь дремучий, как тайга, одна извилина в голове, а гонору! Белый человек… И на спасработы идти отказался. Правда, он тогда не знал, чем это все кончится, но если двое не вышли к контрольному сроку, значит, что-то случилось! А он говорит: «Детский сад, а не группа. Сами вытаскивайте Родьку. Я первым шел, я дорогу прокладывал, я больше других устал». Ему говорили: «Ты же начальник, ты должен был последним идти. Впереди должны были идти слабые». И знаешь, что он ответил: «Я, — говорит, — начальник экспедиции только формальный». Видишь, как дело повернул. В пещере начальником держался, на всех покрикивал, а как дело до спасработ дошло, сразу формальным оказался. Я думаю, он просто струсил.

Марина рассказывала хриплым от волнения голосом, то сидела ссутулившись, переплетя пальцы, то вскакивала и начинала показывать, как Родька на репшнуре висел, как она сама скрючилась на уступчике: «Вода на каску льет. Темнота полная, батарейки сели, фонарь погас. Когда спасатели вынесли Родьку в верхнюю расщелину, он еще дышал. Летучие мыши как сбесились — тучей…» Потом она затихла, забилась в угол дивана и заплакала.

— Егор! Ты что, Егор?! Третий раз тебя зову. Бабка Ефимья сковородой гремит. — Алексей уже снял снаряжение, уже стоял на кровле, готовый спускаться вниз.

— А Молодой где?

— За краской пошел. Краска у него кончилась. Без сноровки — половину на себя расплескал. Пошли обедать. Ну и жара…

Зной висел над церковным двором, воздух струился, искажая контуры собора. Обессиленные куры попрятались в тень бузины, щенки уползли в конуру, и только в луже, натекшей возле колонки, купались, трепеща крыльями, пыльные воробьи.

Молодой уже сидел за столом, благодушно щурился на салат. Егор умылся тепловатой водой, сел на свое обычное место, потом отодвинулся на другой конец скамьи.

— Тесно? — поинтересовался Молодой.

— Краской от тебя воняет, сил нет.

— От тебя зато шипром пахнет, — буркнул Молодой и принялся за окрошку.

Обед прошел в полном молчании. Когда допили чай и вытерли лбы полотенцем, бабка Ефимья заговорщицки нагнулась к Егору:

— Вас Василий Пантелеймонович просили зайти, и немедля. Дело у него до вас.

Василий Пантелеймонович, мрачноватый и весьма уважаемый бабкой человек, занимал пост церковного старосты: темный костюм, при любой жаре суконный жилет на пуговицах, густые с проседью волосы, расчесанные на косой пробор.

К старосте вместе с Егором пошел Алексей, объясняя на ходу, что надо, мол, Пашке позвонить в больницу. Молодой тоже потянулся было за ними, но Егор только посмотрел на него угрюмо, и тот отстал.

Кабинет старосты размещался в бывшей ризнице — комнате под сводами. На стене карта мира, портрет патриарха в простой раме, перечень церковных праздников, отпечатанный в типографии. Староста сидел за обширным канцелярским столом, по правую руку — новенький зеленый телефон, по левую — ярко начищенный серебряный дискос, символ Вифлеемской пещеры и ясель.

— Садитесь, ребятки, — кивнул староста и вдруг улыбнулся.

Как это часто бывает у хмурых людей, улыбка совершенно преобразила его лицо, оно разгладилось, нос молодечески закурносился, чистые вставные зубы словно осветили мрачную келью. Егор вдруг поверил во все бесхитростные легенды, которые ореолом окружали старосту, мол, был он в войну в десантных войсках, награды крупные имеет, прошел плен, в Америке побывал, пережил жгучие сердечные и прочие беды, а утешенье нашел под сенью православия.

— Работаете хорошо, видел, — продолжал староста. — Не подведете? Успеете к апостолам Петру и Павлу? Это наш престольный праздник.

Видно было, что староста нисколько не сомневается в том, что малярные работы будут кончены к сроку, а вопросы задает только для порядка и даже некоторого поощрения, я, мол, в вас верю, и вы мои надежды должны оправдать.

— Новенький у вас в бригаде? — поинтересовался он. — А Павел, значит, с аппендицитом лег? Ничего, это бывает.

Он встал, прошел в соседнюю комнату, которая называлась библиотекой, вынул из шкафа, набитого старинными фолиантами, большую амбарную книгу и, водрузив на нос очки, принялся изучать недавние записи.

Дальнейший разговор