какое-то. Или нет, не сразу, а потом, в церкви, когда Молодой спросил, как, мол, по узкой лестнице толстые лазят. Вопрос как вопрос, но тон! Было в тоне Молодого врожденное презрение и к толстым, и к старым, и вообще ко всем, кто не такой ловкий и сильный, как он сам. А может, он все это выдумал — человек, как человек… Правда, лицо знакомое, у Молодого очень подбородок характерный — острый, и улыбочка хозяйская. Улыбку эту Егор никогда не видел въяве, только на фотографиях. Один снимок групповой — там Павел Харламов в первом ряду, другой — крупный план, девять на двенадцать.

Кто Харламова хорошо помнит, так это Марина-легендарная, она тогда в связке с Родькой висела. Можно позвонить вечером Марине, только что толку? Не очную же ставку им устраивать. Марина вечером к церкви придет, посмотрит издали и скажет — да, точно он, Харламов. Тогда ведь надо гнать Молодого с кровли к чертовой матери, потому что шесть лет назад они всей секцией договорились, проголосовали единогласно — никаких дел с Пашкой Харламовым не иметь. По вине Харламова человек погиб, совсем молодой человек Родриго Прошкин.

Родриго — не прозвище, у него мать испанка, она и наградила его звучным именем, но звали его все просто Родька, и странно звучало на заседании секции: «Смерть Родриго, товарищи, — результат нашей беспечности и плохой подготовки, а может быть, и того хуже».

Подробности гибели Родьки Прошкина Егору рассказала Марина, прозванная легендарной. Она занималась и альпинизмом, и спелеологией, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому, но и альпинисты, и спелеологи считали ее своей.

Марина была удивительным человеком. Возраста ее точно не знали, где-то около тридцати, но никого не интересовал ее возраст, словно она всегда была и всегда будет: короткая стрижка, глаза небольшие, любопытные, фигура худая, высокая, штормовки на ней висели, как на вешалке, повадка и голос — мягкие, тихие, поэтому поистине необычайными казались ее физическая сила и выносливость. Марина была сильнее многих парней ее возраста, таскала неподъемные рюкзаки, бралась на маршруте за самую тяжелую работу и никогда не жаловалась. При этом была добра и наивна, как десятилетний ребенок. Эта наивность позволяла Марине верить, что все люди вокруг такие же, как она сама, — очень сильные, очень добрые и безукоризненно честные. Но даже Марина, святой человек, голосовала за то, чтобы Харламова исключили из секции.

Пещера Белая, названная так словно в насмешку, считалась технически трудной: исследованная глубина полкилометра, температура плюс один, видимость нулевая, внизу сифон — подземное озеро. Егор хорошо представлял себе обстановку этого похода. Разбитый у ручья базовый лагерь с палатками, детьми и женами, их быт с кострами и песнями, когда душа налегке, а тело отдыхает и радуется солнцу. Потом штурмовой отряд идет вниз, и настроение в лагере резко меняется. Все ждут и живут одной заботой — как они там, под землей?

Экспедиция была рассчитана на три дня. Что такое три дня в городе? Три утра, три дня и три ночи… Но три дня в пещере учитываются не сутками и даже не часами, а минутами, и каждая минута странным образом вбирает в себя и те, что были прожиты до похода, — период подготовки снаряжения, составления планов, и те минуты, что были прожиты потом, когда руками разводили и не могли понять, как случилось, что один из десяти не вышел на поверхность.

Марина рассказывала, что трудности, связанные с Белой, возникли еще в Москве. Официальным руководителем экспедиции был назначен Гена Кротов, но по каким-то причинам он идти отказался, и место его занял Харламов. Потом говорили, что Кротов потому и отказался идти, что подготовки надлежащей не было. Разговоров про Белую было много, а группа подобралась случайная, коллектива никакого.

Видно, очень хотелось Харламову в то лето попасть в Белую, но один туда не пойдешь, это и дорого, и ненадежно, поэтому он уговорил секцию выпустить группу, взяв на себя руководство и еще двух приятелей с собой в горы прихватил. Они втроем и составили костяк коллектива, при этом вели себя так, будто они главные, а другие участники спуска — только подсобники в их мужской серьезной работе.

Еще в Москве был разработан детальный план — кто в какой связке идет, где палатки ставить, какое продовольствие спускать. Начало экспедиции было удачным. Прошли все трудные участки, хорошо оборудовали подземный лагерь, исследовали сифон. Харламов с приятелями все успел — и снаряжение опробовал, и с аквалангом понырял, но, как только все было сделано, сразу потерял интерес к экспедиции. Наверх шли наперегонки. Первым шел Харламов с дружками. «Эти парни даже в книжки не были вписаны, пошли в пещеру, как в развлекательную прогулку, только о себе заботились. Эгоисты», — рассказывала Марина, внутренне пугаясь этого непривычного в ее устах определения.

Родриго с Мариной шли последними. Какие потом только про Родьку только разговоры не велись, мол, впечатлительный, пещер боялся и вниз пошел только чтобы себе что-то доказать. Находились люди, которые утверждали, что Родька вообще жизнью не дорожил, потому что в институте, где он учился, приключились какие-то неприятности и с девушкой своей он поссорился.

Другие, те, кто Пашку Харламова защищал, свое бубнили: Родриго-де, был морально слабым, а пещера сильная, и нечего ему было туда соваться. Ах, как всем хотелось, чтобы никто не был виноват в его смерти, а уж если кто-то и виноват, то он сам, или его декан, или неведомая никому девушка.

— Дыхалка его подвела, — объяснила Марина Егору. — Аденоиды. Он завис на лестнице, а перестегнуться не смог — может, обессилел вдруг, сам знаешь, как это бывает. Я висела метров на двадцать ниже, там такой уступчик был с водопадом. Ничего не могла сделать — репшнур натянут, ни туда ни сюда. Три часа мы висели. Я только замерзла, а он впал в шок. Если бы кто-то был рядом…

Но рядом никого не было. Один за другим участники вылезали на поверхность, скоро обнаружили, что двоих нет. Как обычно, был назначен контрольный срок ожидания, потом начались спасработы, самый ненавистный, самый трудный вид спелеологии и альпинизма. Из Хосты вызвали врача. Спуск вниз был долгим, потому что все люди были измучены трудным подъемом, а Родриго висел глубоко. До него с поверхности метров двести было, не меньше. Нашли его почти ощупью, оказали первую медицинскую помощь, даже морфий в вену ввели. Поднимали его еще живым, а вытащили мертвым.

В пещере все может случиться. Любая мелочь, невинный насморк или подвернутая