Я вышла в коридор, чтобы побыть одной и успокоиться. Хриплые тетки, препираясь, подсчитывали выручку в той комнате, куда нам даже заглядывать запрещалось, когда папа работал. Что-то у них не сходилось. У нас тоже.

Баев выполз следом, в зубах сигаретка. Ночевать в одной комнате с родителями — сомнительная перспектива, сказала я. Баев был со мной солидарен. Валим отсюда, да поскорее. Твой папенька меня изрядно утомил — чего он добивается? Я достаточно большой мальчик, чтобы жить своим умом, ты тоже не школьница. Хватит миндальничать, заяви им о правах на собственную жизнь. Не устраивает — до свиданьица.

Данька, не надо так. И говори тише, пожалуйста.

А почему, собственно, не надо? Мы угрохали весь наш месячный, а то и двухмесячный бюджет на их родительское спокойствие — и что? И где?

Давай подождем с выводами. Я их знаю — они сначала должны сказать «нет», это как бы такое предварительное «да». Все образуется, не сразу, конечно, но…

Узнаю твой чертов характер — у вас что, вся семейка такая? До окончательного «да» я могу и не дожить. Твой папаша достаточно умен, чтобы понимать — нельзя вбивать клинья между… хотел сказать — между мужем и женой, но при таком раскладе… короче, ноги моей больше здесь не будет.

Ты уж извини. Так лучше для всех.

«Здравствуй, девочка.

Пишу в никуда. Ты прочтешь это письмо через год или два, или вообще не прочтешь. У нас все по-прежнему: я тебе не нужен нисколечко, ты мне нужна до зарезу. Навязчивая идея? Да, но почему такая стойкая? Ты считаешь, что я пошел на принцип, накрутил сам себя… Возможно. И все же я понимаю, зачем мне это нужно, а ты? Ради чего ты его терпишь?

Можешь ругаться, обзываться, пинать меня ногами, но если я не скажу — никто не скажет. Ты с упоением играешь в Антигону, одна против всех. Придумала себе героя, стоишь за него стеной, а героя-то никакого и нет. Есть немножко амбиций, немножко хитрости, наглости, беспринципности — всего понемножку. И, наверное, бездна тщательно культивируемой — напоказ, на публику — мужской аттрактивности, я бы сказал — самцовости. Напускное это или органическое — не мне судить, но ведь должно же быть что-то сверх! Какая-то надстройка, прости пожалуйста. Что-то человеческое, да?

Ты тянешь его за собой, а ему это надо? Хочешь воскресить его из мертвых, как я тебя? Занятная получается цепочка, в которой нет ни одного выигравшего, все в пролете… Не лучше ли ее разорвать? Еще немного — и я буду готов это сделать. Может быть, прямо сейчас, в этом бездарном письме. А чтобы взять разбег, пока поболтаю немного о том о сем.

Итак, насколько тебе известно, я побывал сразу в двух ЗАГСах Москвы с двумя разными невестами. И знаешь — мне понравилось. Я бы сходил еще — это прекрасное средство в комплексной терапии обсцессивных расстройств, по принципу выбивания клина клином. На эту мысль меня навел Олежка, высказавший в общем-то довольно пошлую аксиому о том, что от женщины помогает только женщина. Я его обсмеял, а потом взял да и попробовал.

Пишу с удовольствием, вполне отдавая себе отчет, насколько я нелеп, ведь мои откровения вряд ли тебя заденут, скорее насмешат. Хотя смешного тут мало.

Настя, узнав о твоей задумке, заявила, что ей тоже нужно приглашение в магазин для новобрачных, и я не смог отказать. Ведь я такой мягкотелый!.. Мы сидели в коридорчике плечом к плечу, заполняли бумажки, смеялись, стыковали наши фамилии, прикидывали, как будет звучать двойная, не слишком ли напыщенно. Настя явно надеялась на продолжение банкета, но я устоял, хотя соблазн был велик: моя вторая невеста — крайне положительная девица, которая не задает лишних вопросов и ничего от меня не требует. Даже верности. Я переспал с ней на прошлой неделе, такой вот я подлец. И, наверное, не в последний раз. Тебе интересно?

Что ты купила в свадебном магазине — белые туфельки? золото по льготной цене? дефицитный польский бюстгальтер? Я обзавелся югославскими ботинками, приобрел отцу пару рубашек, а маме — постельное белье. Ну и продукты. Когда я принес домой свою долю заказа и начал выкладывать на стол — колбаса, рис, консервы, зефир, чай цейлонский, шампанское брют (ты все еще упрямишься? не желаешь приобщиться к нашему пиру духа?) — мама чуть с ума не сошла от радости. Что это? Ты был в Елисеевском? На какие шиши?

Это на свадьбу, сказал я. Дали по разнарядке для молодоженов. Потом выдержал паузу, насладился ее реакцией и добавил — свадьбы не будет. Мы подали заявление только ради приглашения в „Гименей“. На большее не рассчитывайте.

Я не хотел ее мучить (ее? маму? Настю?), я хотел отомстить тебе. Чтобы они не считали тебя невинной жертвой. Надоело делать вид, будто во всем виноват я один. Я сдал тебя, Аська, сдал с потрохами. Я даже привел в дом Настю, когда родители отсутствовали. Ей было не очень-то приятно, ведь в моей комнате повсюду ты, а у нее прекрасный нюх — и отменная выдержка. Если кто и убережет меня от неверного шага, то это она.

Не надо было писать о ней в таком тоне. Вжился в роль подлеца, надеялся сделать вид, что мне все равно — Настя, ты, кто угодно другой. Нет, не все равно. От этой раздвоенности я горю в собственном аду, который теперь не хуже твоего.

А ту бумажку, на которой отпечатана дата нашей свадьбы, я повесил на гвоздик над кроватью. Дождался, выпил, прямо скажем, надрался, но в 14 часов по местному времени все было кончено. Ты не стала моей женой и не станешь. Слава Б-гу. Я свободен.

И не пытайся стыдить меня за Настю — сам справлюсь. И потом, откуда тебе знать, что соединяет двух отчаявшихся людей, которые просто добры друг к другу, двух утопающих, вцепившихся в одну соломинку, которые понимают, что их не спасут, и они рано или поздно пойдут ко дну. В конце концов, это тоже способ жить честно.

На днях я посмотрел кино, называется „Belle de jour“, „Дневная красавица“. Удивительное попадание в образ. Белоснежка, мечтающая вываляться в грязи. Муж-паралитик, удобный персонаж, и еще этот гангстер с золотыми зубами… Короче, если вдруг захочешь узнать о себе что-то новенькое, пойди, не пожалеешь.

А если захочешь меня о чем-то спросить — звони, спрашивай.

Всегда твой,

Г. Г.

(гнусный гном — гидрофобный гидроцефал)».

Я прочла, но не ответила. За своей долей заказа не обратилась. Вычеркнула телефон Гарика из записной книжки, но он, зараза, был настолько простым, — как детская считалочка, эне, бене, раба, — что стереть его из памяти не удалось. По моим расчетам, Гарик должен был продержаться не больше месяца. Так оно и вышло — в конце декабря он явился с побитым видом и снова принялся за свое. Вернисьявсепрощу. Всебудеткакпрежде. Про Настю ни слова, но я поняла, что она никуда не делась и Гарик продолжает ее мурыжить почем зря.

Сначала я слушала его, потом перестала — привыкла к этому жужжанию, как к радиоволне «Европы-плюс». Присутствие Гарика больше ничего не означало, оно не раздражало палочек и колбочек, волосковых клеток среднего и внутреннего уха, полукружных каналов, височных и теменных долей головного мозга, вибро-, танго-, фото— и хеморецепторов. Соверши он на моих глазах сэпукку, — а он грозился, прямо-таки угрожал, показывая пачку рецептов на снотворное, собранную по разным врачам, — я, наверное, и не пошевелилась бы, чтобы вытащить в коридор его бездыханное тело. Гарик сделался фоновой составляющей, уровнем шума, мебелью, сопутствующими обстоятельствами вроде холодильника в углу, пьяных ДАСовцев за стеной или ветра во фрамуге. Если бы он исчез… если бы женился на Насте… Но он вернулся — и поэтому больше меня не интересовал.