Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?
Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.
– Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.
Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.
– Я не хочу опять в приют, – тихо сказал он.
– Этого никогда не будет. – Я стиснул ему руку. – Ты поедешь домой вместе со мной.
Он беззвучно заплакал. Через минуту его рука сжала мою.
Мы кивнули друг другу.
Дозвонился я с четвертой попытки.
– Алло, – прозвучал в трубке голос Сораи. В Исламабаде половина восьмого вечера.
Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.
– Это я. – Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.
– Амир! – радостно вскрикнула она. – У тебя все хорошо? Где ты?
– В Пакистане.
– Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.
– Прости. Сейчас у меня все хорошо.
Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.
– Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, – улыбнулся я.
– Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом?
– Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.
– Слушаю тебя, – сказала она уже более спокойным тоном.
– Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.
– Что?
Я посмотрел на часы.
– У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.
Судя по звукам, к телефону подтащили стул.
– Ну, – сказала жена.
И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.
Когда я закончил свой рассказ, она плакала.
– Что ты на это? – спросил я.
– Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…
– Я понимаю.
Она высморкалась.
– В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.
– Это точно? – Я закрыл глаза и улыбнулся.
– И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой шум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. – Она помолчала. – А какой он из себя?
Я поглядел на спящего Сохраба.
– Очень милый и серьезный.
– Невинная душа. Хочу его видеть.
– Сорая?
– Да?
– Достет дарум. Я люблю тебя.
– И я тебя. – В ее голосе звучала улыбка. – Только будь осторожен.
– Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.
– Ладно.
И мы закончили разговор.
Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой – кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше – худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, – и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.
– Лимонаду не желаете?
– Я – нет, спасибо.
– А ваш сын?
– Простите?
– Вот этот милый молодой джентльмен, – улыбнулась она Сохрабу.
– Да, будьте любезны. Благодарю вас.
Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.
– Что? – вдруг спросил он.
– Не понял?
– Ты улыбаешься.
– Просто я думал о тебе.
Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.
– Не бойся, – я коснулся его руки, – ты среди друзей. Успокойся и будь как дома.
Хороший совет. Мне самому не помешало бы последовать ему. А то сижу как на иголках. Да тут еще шнурок развязался.
Секретарша поставила перед мальчиком высокий стакан – лимонад со льдом:
– Пожалуйста.
Сохраб застенчиво улыбнулся.
– Большое спасибо, – произнес он по-английски. Еще он знал, как будет «до свидания». Вот и весь его запас иностранных слов.
– Не за что, – рассмеялась дама в брюках и, постукивая каблучками, вернулась за свой стол.
– До свидания, – вежливо произнес Сохраб.
Ручки у невысокого Реймонда Эндрюса были маленькие, чистенькие, ухоженные, на безымянном пальце блестело обручальное кольцо. Рукопожатие вялое. «Наши судьбы теперь в этих руках», – подумал я, усаживаясь напротив чиновника. На стене у него за спиной рядом с топографической картой США висел рекламный плакат фильма «Отверженные». В горшке на подоконнике росли помидоры.
– Закурите? – спросил Эндрюс глубоким баритоном, удивительным для такой тщедушной фигурки.
– Нет, благодарю.
На Сохраба едва взглянул. На меня и вовсе старается не смотреть. К чему бы это?
Эндрюс достал из ящика стола початую пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Намазал руки лосьоном (баночка явилась из того же ящика). С зажатой в зубах сигаретой посмотрел на помидорный куст. Закрыл ящик и выдохнул дым.
– Ну что же, – глаза его сощурились, – рассказывайте.
Я почувствовал себя как Жан Вальжан перед инспектором Жавером[49]. Пришлось напомнить самому себе, что я на американской земле, что этот господин – не противник мне, а союзник и что помогать людям вроде меня – его работа.