Новая наука – физика частиц – постепенно вытесняла ядерную физику с переднего края. Руди много занимался организацией международных конференций как по физике, так и по ядерному контролю. Он ездил по всему свету, иногда и мне удавалось к нему присоединиться. Например, мы побывали в Японии и Индии. Мечта Руди об идеальной лаборатории теоретической физики начинала принимать четкие очертания. Он преуспел в том, в чем многие потерпели неудачу. Думается, его удачи были связаны с видением будущего, преданностью физике и отеческой заботой о молодых физиках. Пока я превращала их семьи в круг друзей, Руди превращал свой отдел в первоклассный международный исследовательский центр. Он привлекал самых ярких молодых людей со всего света…

После прорывных работ Ричарда Фейнмана конца 1940-х и начала 1950-х – да, да, того самого искрящегося молодого человека, с которым мы дружили в Лос-Аламосе, – неслыханными темпами стала развиваться квантовая теория поля. Руди хотел быть в центре событий. Он попросил Ганса Бете уговорить Фримена Дайсона, принстонского аспиранта, приехать в Бирмингем на несколько лет. Фримен был восходящей звездой. Он поселился у нас дома, учился у Руди и одновременно учил наших теоретиков «новой» теории поля. Руди поощрял его частые поездки в Принстон. Каждый раз после возвращения из Америки он делился с бирмингемскими теоретиками свежими результатами и слухами. Дайсон опубликовал несколько блестящих работ, которые вошли в учебники. Кстати, когда Руди ездил в Москву в 1956 году, он взял Фримена с собой и познакомил его с Ландау.

После смерти Сталина на международных конференциях впервые после многолетнего перерыва стали появляться советские физики. Выросло новое поколение, которое Руди не знал. В 1956 году состоялась большая международная конференция в Москве, первая с 1937 года. Руди и некоторые другие западные физики получили приглашения. Руди уговаривал меня поехать с ним. Я долго колебалась, но потом поняла, что не смогу. Что-то подсказывало мне, что я еще не готова. Нина недавно вернулась из Алма-Аты, и я попросила Руди с ней встретиться. «Если получится поговорить с Яковом Ильичем Френкелем, скажи ему, как я ему благодарна за все, что он для нас сделал».

В Москве Руди узнал, что Френкель умер в 1952 году. Ему было всего 57 лет. Зато он встретился с Ландау, который, конечно, сильно изменился с 1937 года, но его страсть к физике и безапелляционная категоричность по-прежнему выплескивались наружу. В то время он был увлечен квантовой электродинамикой и, в частности, «нулем заряда» – так он назвал обнаруженное им и его учениками явление. «Я доказал, что квантовой теории поля не существует, – настаивал Ландау по несколько раз на день, – вы что, мне не верите? Как вы можете мне не верить?» Дау никогда не появлялся один. Он всегда был окружен молодежью – студентами и аспирантами, которые буквально смотрели ему в рот. «В 1937 году, когда я видел Дау в последний раз, такого не было», – сказал Руди. Разумеется, он пригласил Дау в Бирмингем, на что тот ухмыльнулся.

Чтобы встретиться с Ниной, Руди собирался поехать в Ленинград на день-два, но она сама смогла приехать в Москву. Господи, как они были рады увидеть друг друга! После первых объятий они сели в сторонке, и Нина рассказала Руди о родителях и о себе. Разумеется, вкратце. Как можно сразу рассказать о двадцати годах жизни, да еще какой…

Последнюю весточку от родителей мы получили в 1948 году, еще до казахской ссылки. После того как Исая и маму сослали в казахскую глушь, Нина подумала, что для нее будет лучше затеряться там же, в Казахстане. Рассказывая Руди о последних днях родителей, Нина расплакалась. Мама умерла через полгода после смерти Сталина. Исаю сократили срок ссылки, так что в 1954 году Нина забрала его к себе в Алма-Ату. Он приехал в мае совершенно разбитый и в июне умер у Нины на руках. Попав в Казахстан, родители отчетливо поняли, что живыми оттуда не выберутся, и это их раздавило.

Конечно же Руди пригласил Нину к нам в гости, в Бирмингем: «Ниночка, вы просто обязаны познакомиться со своими племянниками и погостить у нас!»

Через два-три года в Москве была созвана конференция по ядерному контролю. Разумеется, Руди, как один из зачинателей Пагуошского движения, не мог не поехать. Прием в честь участников устраивали на самом верху. Руди представили Хрущеву. После обмена любезностями и несколькими фразами о важности ядерного контроля Руди спросил: «Никита Сергеевич, а почему вы не пускаете к нам мою свояченицу?» На что Хрущев радостно ответил: «Как не пускаем? Мы всех всюду пускаем!» И пошел дальше.

Через неделю Нину вызвали в ОВИР и предложили оформить документы.

Так она впервые попала к нам в Бирмингем. Позже она приезжала много раз, обычно на месяц-полтора. Иногда мы ездили с ней «за границу» – то в Париж, то в Бельгию, то в Америку.

Мы – Руди и я – наряженные, с огромным букетом цветов едем в аэропорт Хитроу встречать Нину. Я сразу увидела ее сходящей по трапу самолета. Или это не она? Нет, все же она. Объятия, слезы… Дома – первым делом чай, как и положено в английской семье. Хороший душистый чай с бисквитами. А потом она начала рассказывать. Каждые двадцать-тридцать минут я выходила из комнаты – мне надо было передохнуть, прийти в себя. Когда я возвращалась, Нина продолжала с того места, где остановилась пять минут назад. Она привезла несколько – совсем немного – писем от родителей. Об этом я уже писала в начале рукописи.